Стиснув зубы, я проклинал тот день, когда впервые увидел ее, но сильнее всех иных чувств была ненависть к Соломону – такой ярости мне не приходилось питать еще ни к одному живому созданию. Это все он мне устроил – нет казни слишком жестокой для этой жирной крысы, только вот очень мало шансов исполнить приговор, насколько можно судить на данный момент. Я бессилен, дон же тем временем, этот пр-тый черномазый, на всех парах удаляется прочь с моей женой. В моем воображении вставали картины, как он скачет на ней, изображающей девичью скромность, а весь мир покатывается надо мной со смеху. Видимо, от отчаяния и злобы с уст моих сорвался сдавленный крик, так как Брук отрывается от карты, подходит, становится на одно колено перед моим креслом, сжимает мою руку и говорит:
– Вот бедняга! Как должны переживать вы сейчас! Это невыносимо – представлять свою любимую в руках этого негодяя. Могу разделить ваши чувства, – продолжает он, – ибо представляю, что ощущал бы я, окажись на ее месте моя мать. Нам нужно положиться на Господа и наши старания. Не сомневайтесь, мы вернем ее.
Честное слово, в глазах у него стояли слезы, и ему пришлось отвернуться, пряча свои эмоции. До меня донеслось, как он пробормотал что-то про «плененную даму», «голубые глаза» и «золотистые кольцами кудри, как цвет гиацинта» или еще какую-то романтическую чепуху.
[58] Потом, пожав мне руку, Брук вернулся к карте и заявил, что если мерзавец увез ее на Борнео, он, Брук, вывернет весь остров наизнанку.
– Неисследованный край размером с Европу? – уныло говорит Качик. – И это еще только предположение. Идя на восток, он может с равным успехом оказаться на Целебесе или Филиппинах.
– Он жжет дрова, не так ли? – отзывается Брук. – В таком случае ему придется зайти на Борнео – а это мой округ. Пусть только сунет туда свой нос, и я буду знать об этом.
– Но вы же не на Борнео, друг мой…
– Я окажусь там не долее как через неделю после того, как Кеппел придет сюда на «Дидоне». Вы ее знаете – восемнадцать орудий, две сотни синих бушлатов, и Кеппел способен дойти с ней до полюса и обратно! – Глаза его заблестели. – Мы с ним взяли больше призов, чем вы можете себе представить, Качик. Стоит нам взять след лиса, и никакие увертки ему не помогут – мы возьмем его! Да, он может уйти в Китай…
– Иголка в стоге сена, – говорит Балестье, и Качик и еще несколько человек согласились с ним. Кто-то, впрочем, поддержал Брука, остальные же покачали головами. Тем временем в комнату проскользнула одна из китаянок Вампоа и начала шептать что-то на ухо нашему хозяину. Тот отставил свой бокал, а щелочки глаз его на толику расширились – для него это было равносильно, как если бы он вскочил и заорал «Боже правый!» Вампоа постучал по столу и все заткнулись.
– Прошу простить, что вмешиваюсь, – говорит китаец. – Я получил информацию, которая, уверен, может оказаться жизненно важной для нас и спасения прелестной миссис Флэшмен. – Он кивнул мне. – Некоторое время назад я высказал свое скромное предположение, что похититель не покинет здешних вод. Я исходил из теории, основанной на разрозненной информации, имеющейся в нашем распоряжении. За несколько часов, истекших со времени этого позорного преступления, мои агенты проверили ее. Она касается установления личности загадочного дона Соломона Аслама, известного в Сингапуре как торговца и посредника в течение… Скольких лет?
– Примерно десяти, – подсказывает Качик. – Он приехал сюда еще юношей, году в тридцать пятом.
– Именно, – Вампоа признательно поклонился, – это сходится с моими представлениями. С тех пор, основав здесь торговый дом, он посещал наш порт только наездами, проводя большую часть времени… Где? Никому не известно. Предполагалось, что он странствует по торговым делам или пребывает в своих владениях, о которых ходили расплывчатые слухи. Затем, года три назад, он возвращается в Англию, где учился в школе. А теперь приезжает сюда в обществе супружеской четы Флэшмен и мистера Моррисона.
– Ну, – не выдержал Качик. – Это мы все знаем. Что дальше?
– Нам не известно ничего о его предках, рождении, ранних годах жизни, – продолжает Вампоа. – Мы знаем, что он сказочно богат, в рот не берет спиртного и, насколько я уяснил из разговора с мистером Моррисоном, пребывая на своем бриге, ходит обычно в саронге и босиком.
Он пожал плечами.
– Это мелочи, но на что они указывают? Соломон – полукровка, это известно; предположим также, что он мусульманин, хотя никто не видел его исполняющим обряды этой веры. Итак: богатый мусульманин, бегло говорящий по-малайски…
– На Островах таких полно! – восклицает Брук. – К чему вы клоните?
– … который известен в наших водах десять лет за исключением трех, проведенных в Англии. Он носит имя Соломон Аслам, к которому добавляет аристократическое испанское «дон».
Все замерли, ловя каждое слово. Вампоа обвел собравшихся взглядом ничего не выражающих глаз и осушил свой бокал, который его ведьма тут же наполнила.
– Хотите сказать, это вам ни о чем не говорит? Тебе, Качик? Вам, мистер Балестье? Вам, ваше величество? – последнее предназначалось Бруку, который отрицательно покачал головой. – Мне тоже не говорило, – продолжил Вампоа, – пока я не поразмыслил над его именем и что-то шевельнулось в моей худой памяти. Другое имя. Вашему Величеству известны, без сомнения, имена всех крупных пиратов побережья Борнео за изрядное количество лет. Не соизволите ли назвать нам некоторые из них?
– Пиратов? – удивляется Брук. – Не хотите же вы сказать….
– Будьте любезны, – настаивает Вампоа.
– Ну, давайте попробуем, – Брук нахмурился. – Джаффир из форта Линга; Шариф Муллер из Скранга – мы почти загнали его в угол возле Райанга в прошлом году; потом еще Пангеран Сува из Брунея; Сулейман Усман из Малуду – но о нем уже давно ничего не слышно; Шариф-сагиб из Патусана; Рану…
Он замолк, так как Качик Мозес издал одно из своих причудливых еврейских восклицаний и уставился на Вампоа, важно кивнувшего ему.
– Ты догадался, Качик. Как и я. И спросил себя: почему мне это давным-давно не пришло в голову? Это имя… – китаец отхлебнул шерри и посмотрел на Брука, – Сулейман Усман из Малуду, о котором уже давно ничего не слышно, – повторил он слова англичанина. – Полагаю, нет, даже уверен: не слышно о нем именно три года. Сулейман Усман – Соломон Аслам.