Здесь было немало как представителей лучших американских классов – местных ранчеро и торговцев, так и горных охотников, трапперов, старателей с приисков в Альбукерке – все гуляли напропалую, словно ждали завтра наступления Судного дня. Шумные, навязчивые крестьяне и крестьянки торговали вразнос индейскими безделушками или бранились между собой у освещенных витрин. Юные переселенцы, у которых еще остались кое-какие наличные, спешили спустить их на удовольствия, в тени вдоль стен сидели нищие и прокаженные. Еще там были индейцы: не те мерзкие Indios manzos
[104], а высокие молчаливые люди, закутанные в одеяла и серапе – наши соратники по борьбе с дикими воинами, которых мы видели в прериях. Они шествовали сквозь кишащую толпу, храня невозмутимые лица и не роняя ни единого слова.
Мы посмотрели на фанданго – один из знаменитых танцев. Представление проходило в sala, или зале для танцев, расположенном на плазе. Зал представлял собой просторный холл, пустой, как манеж для верховой езды, со скамьями по стенам: на одной стороне для мужчин, на другой – для женщин, и помостом для музыкантов – разношерстной шайки ухмыляющихся латиносов, вовсю наяривающих на мандолинах, гитарах, барабанах и тамбуринах. Тут царил по преимуществу тот разбитной, веселый испанский дух, который мне по нраву – сам я не танцор, но люблю посмотреть на профессионалов за работой, особенно на профессионалок. А вид этих смеющихся, сверкающих очами побланас в ярких жакетах в горошек и коротких юбочках, подлетающих вверх, стоило танцовщицым пристукнуть ножкой по полу, никого не оставил бы равнодушным. Грациозные, словно чайки, девушки кружились со своими партнерами – элегантными, остролицыми даго в мангас. Зрители – краснорожие детины, насквозь пропитанные таосским виски и вином, бородатые старатели в мятых шляпах и алых рубахах и здоровенные неуклюжие охотники вопили и улюлюкали, как индейцы. О качестве публики – или количестве выпитого – говорит факт, что пока на одном конце холла гремела латинская сарабанда, на другом – к всеобщему удовольствию – буйные трапперы во всю отплясывали вирджинскую кадриль. Но даже самые пьяные расступились, когда на танец вышел толстый коротышка в перехваченной кушаком рубахе с объемными, словно колокола, рукавами, ведя под ручку высоченную деваху с бешеными глазами, одетую в красную шелковую мангу и юбку с оборками. Эта пара не была самой привлекательной в зале – усы у нее лишь самую малость уступали моим, – но вот она щелкнула кастаньетами и поплыла величаво, как галеон, коротышка же, с которого пот лился ведрами, хлопал в ладоши, крутился и вертелся вокруг нее. Ритм нарастал, и все вокруг стали бить в ладоши и кричать: «Viva! Vaya! Olé!
[105] Задай-ка жару, маленький латинос! Ура, bella Manola! Bueno!»
[106]. Танцоры бок о бок двигались от одного конца длинного зала к другому, держась прямо и перемещаясь не быстрее улитки, хотя каблуки их стучали по полу с такой скоростью, что глаз не успевал следить за мельканьем ног, и когда они, широко взмахнув руками и, оглушительно притопнув, закончили, крыша холла буквально взлетела на воздух. Пара, тяжело отдуваясь, раскланялась, и под гром аплодисментов в них полетели золотые и серебряные монеты, и даже драгоценности. Я видел, как одна красотка сняла свои серьги и метнула их на сцену с криком «Brava!»
[107], а бывший с ней крепко сбитый ранчеро кинул свою бриллиантовую булавку.
– Ну ладно, – говорит Сьюзи, хлопнув меня по руке. – Пойдем поглядим, что у них тут еще интересного.
И мы отправились в один из многочисленных игорных домов Плазы, где понтеры толпились вокруг столов, заваленных дублонами, песо и долларами, пробуя свою удачу в фараон, двадцать одно и все остальные известные забавы для простаков. Я и так уже пришел к выводу, что Санта-Фе представляет собой весьма странное, экстравагантное сообщество, но все равно был удивлен размером сумм, переходивших из рук в руки тем вечером. Игроки Санта-Фе, будь это пьяные торговцы, разодетые в пух и прах мексиканцы, отчаявшиеся переселенцы, хладнокровные щеголи с пистолетами за поясом или даже пара священников с тонзурами – последние явно обладали бездонной мошной и каждый раз осеняли себя крестом перед тем, как бросить кости – явно не страдали от жадности. К тому же их искусно поощряли крупье, по большей части мексиканские красотки в жакетах с низким вырезом. Сгребая ставки, они предусмотрительно склонялись пониже, чтобы сдобрить несчастным горечь утраты. Предводительствовала ими знаменитая донья Тулес – греческая богиня с длинными черными волосами и роскошными плечами. Покуривая сигаретку, она расхаживала между столов, а шлейф воздыхателей волочился за ней следом.
– Дешевый балаган, – фыркает Сьюзи. – Как и те пляски с топаньем. Выходит, остается только одно развлечение, не так ли?
И мы, к вящему моему удивлению, направили стопы к лучшему борделю города.
– Ты хочешь, чтобы я туда зашел? – я вытаращился на нее. – Как, и ты тоже? Да меня выставят – со своей закуской запрещено!
Сьюзи посоветовала не молоть чушь и втащила меня внутрь. Местечко оказалось довольно паршивым; зачуханная мадам подозрительно поглядела на Сьюзи, но постучала, вызывая своих девок. Ну и плачевное это было зрелище!
– Так-так, – протянула Сьюзи. – Нет, дорогая, спасибо, джентльмен не останется – он священник, путешествующий по миру с познавательными целями.
Мы сели в экипаж и покатили обратно в лагерь.
– Значит, решено! – говорит вдруг Сьюзи. – Пусть оставляют себе Сакраменто – хотя бы до поры. О, в этом городе гуляет столько денег и нравы такие веселые, каких я и в Калифорнии не надеялась сыскать. И не знаю, как ты, но я уже сыта по горло фургонами, индейцами и ездой! Я говорила про миллион? Да с нашими-то девочками и нашим стилем мы им покажем – все дерево обтрясем. Полагаю, нам стоит задержаться здесь на некоторое время, – продолжает она, к моему разочарованию. Сьюзи похлопала меня по колену пухлой ладошкой и откинулась на сиденье. – Полагаю, нам понравится Санта-Фе, милый.
IX
Спорить смысла не было, я и не стал. Прежде всего, меня не прельщало ринуться навстречу чему-то подобному, что мы уже пережили в прериях, и перспектива небольшого отдыха в Санта-Фе была мне по вкусу. С другой стороны, я не хотел задерживаться в Штатах и был намерен ускользнуть из нежных объятий Сьюзи, как только представится малейшая возможность. Главной бедой были деньги – как большинство моих женщин (включая бесценную Элспет, вынужден признать), Сьюзи вовсе не горела желанием дать мне свободный доступ к своей мошне. Ох уж этот «богатый пол», знаете ли! Оставалось ждать своего часа и делать вид, что меня очень заботит устройство нашего борделя.
Сьюзи присмотрела хорошее местечко совсем рядом с Плазой – аккуратный одноэтажный дом с достаточным количеством комнат и изрядных размеров двориком, закольцованным высокими кирпичными стенами. Принадлежал он церкви, так что ей пришлось отвалить кругленькую сумму. «Но не горюй, – сказала она, – мы сделаем четыреста процентов на этом вложении, как только начнем дело». Потом Сьюзи наняла рабочих для ремонта, подыскала слуг и лакеев, обставила дом мебелью, пережившей нашу поездку из Нового Орлеана. Я еще больше зауважал ее, увидев все эти ковры, шторы, фарфор и фаянс, столы, кресла и кровати – включая, кстати, пресловутый «электрический матрас» – и понял, что к западу от Сент-Луиса не найдется ничего, способного хоть вполовину сравниться с этой роскошью. А тут еще зеркала, канделябры, картины, украшения для девушек. Сьюзи до мельчайших деталей продумала обстановку в своих личных апартаментах и общих помещениях, включавших большой салон, где девицы будут проводить время между, так сказать, сеансами, заигрывая с посетителями, пока те определяются с выбором, буфет и игровой зал, шефство над которым я планировал возложить на себя, поскольку мужчинам, за исключением лакеев-вышибал, в публичном доме не место, а мне не шибко хотелось, чтобы меня воспринимали как какого-нибудь джек-гэггера
[108]. А еще на этой должности, при грамотной организации, можно было сколотить небольшой приватный капиталец.