На кладбище дул холодный ветер, но ни мужчина, ни мальчик этого не чувствовали.
Никт сказал:
— Она стала меня бояться.
— Да.
— Но почему? Я спас ей жизнь. Я не плохой. Я совсем такой же, как она. Я тоже живой… А как погибла мисс Лупеску?
— Храбро. В бою. Защищая других.
Глаза Никта потемнели.
— Мог бы принести её сюда. Похоронить здесь. Тогда я бы мог с ней говорить.
— Такой возможности не было. — ответил Сайлес.
У Никта защипало глаза.
— Она звала меня Нимени. Больше никто и никогда не будет так меня звать.
Сайлес сказал:
— Сходим куда-нибудь поесть?
— Вместе? Ты хочешь, чтобы я пошёл с тобой? За пределы кладбища?
— Больше никто на тебя не охотится. Им не до того. Так что — да, вместе. Что ты хочешь съесть?
Никт хотел было сказать, что не голоден, но понял, что солгал бы. Его чуть подташнивало, кружилась голова, и всё-таки он ужасно проголодался.
— Может, пиццу?
Они пошли к воротам. По пути Никт встречал обитателей кладбища, но они молча пропускали мальчика с опекуном и только смотрели им вслед.
Никт пытался поблагодарить их за помощь, сказать спасибо, но они не отвечали.
В пиццерии было очень светло, светлее, чем Никт привык. Они сели у задней стены, и Сайлес показал ему, как пользоваться меню и заказывать еду. (Себе Сайлес попросил стакан воды и маленькую порцию салата, в котором долго ковырялся вилкой, так и не поднеся ко рту ни кусочка).
Никт ел пиццу руками, кусок за куском, и не задавал вопросов. Сайлес расскажет всё в своё время — или не расскажет никогда.
— Мы знали о них — о Джеках — давно, очень давно. — начал Сайлес. — Знали по результатам их действий. Мы подозревали, что за этим стоит некая организация, но они слишком хорошо скрывались. Потом они начали охотиться на тебя, убили твою семью. И со временем я напал на их след.
— Мы? Это ты и мисс Лупеску?
— Мы и такие, как мы.
— Почётная гвардия.
— Откуда ты… Впрочем, неважно. Как говорится, у маленьких кувшинов большие уши… Да. Почётная гвардия.
Сайлес взял в руки воду, поднёс к губам, смочил их и поставил стакан на полированный чёрный стол.
Столешница была почти зеркальной, и если бы кто-то присмотрелся, то увидел бы, что высокий мужчина в ней не отражается.
— Значит… Теперь, когда ты… ты с ними разобрался, ты останешься со мной?
— Я дал слово, что буду здесь, пока ты не вырастешь.
— Я вырос.
— Нет. Почти вырос Но не совсем.
Сайлес положил на стол десятифунтовую бумажку.
— Девочка… Скарлетт… Почему она так меня боялась, Сайлес?
Тот ничего не ответил, и вопрос повис в воздухе. Мужчина и подросток вышли из ярко освещённой пиццерии в гостеприимную темноту. Очень скоро их поглотила ночь.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
РАССТАВАНИЯ И ПРОЩАНИЯ
ременами он переставал замечать мёртвых. Началось это месяц-два назад, то ли в апреле, то ли в мае. Сперва бывало изредка, теперь — всё чаще и чаще.
Мир менялся.
Никт побрёл в северо-западную часть кладбища, в заросли плюща на Египетской аллее. Посреди дорожки беседовали рыжая лиса и большой чёрный кот с белым воротником и носочками. Увидев Никта, они встрепенулись и убежали в кусты, словно заговорщики, застигнутые на месте преступления.
Странно, подумал он. Лису эту он знал с щенячьего возраста, да и кот рыскал по кладбищу, сколько Никт себя помнил. Они всегда узнавали Никта, а в особо дружелюбном расположении духа даже позволяли себя погладить.
Никт хотел пройти сквозь плющ, но тот не поддавался. Тогда он наклонился, раздвинул листья и кое-как протиснулся дальше. Никт шёл по дорожке осторожно, огибая ямы и выбоины, пока не добрался до пышного надгробия Алонсо Тома Гарсии Джонса (1837–1905, «Путник, брось свой посох»).
Уже несколько месяцев Никт навещал его чуть ли не через день: Алонсо Джонс объездил весь мир и с большим удовольствием рассказывал о своих путешествиях. Сначала он вздыхал: «Жизнь моя была ужасно скучна». Потом мрачно добавлял: «И я тебе уже всё рассказал». Но вдруг его глаза вспыхивали: «Впрочем, ты ведь не слышал про… мой побег из Москвы?» Или: «…Про то, как я лишился золотого прииска на Аляске?» Или: «…Про панику скота в пампе»? Никт обрадованно кивал, и вскоре его голова начинала кружиться от историй о храбрости, граничащей с безрассудством, об отчаянных авантюрах на лоне природы, поцелуях прекрасных дам, схватках на саблях и пистолетах, мешках золота, бриллиантах величиной с подушечку большого пальца, паровозах, клиперах, пампасах, океанах, пустынях и тундре.
Никт подошёл к коническому надгробию — высокому, с изображением перевёрнутых факелов, — и подождал, но никого не увидел. Он позвал Алонсо Джонса по имени и даже постучал — ответа не было. Тогда Никт наклонился, чтобы заглянуть в могилу и позвать друга, но вместо того, чтобы скользнуть сквозь камень, как светлая тень проходит сквозь тёмную, расшиб себе лоб. Никт позвал Алонсо снова, и опять безрезультатно. Он осторожно выпутался из зелёных джунглей и вернулся на дорожку. На кусте боярышника сидели три сороки, которые снялись и улетели при его приближении.
Он не видел ни единой души, пока не добрался до юго-западного склона. Там обнаружилась знакомая фигура матушки Хоррор, совсем крошечной в своём огромном капоре и салопе. Она ходила меж надгробий, опустив голову, и рассматривала выросшие самосевом цветы.
— Сюда, мальчик! Тут растут дикие, как их, натюрции. Соберёшь мне букетик на могилку?
Никт набрал красных и жёлтых настурций и принёс их к надгробию матушки Хоррор. Её могильный камень так истёрся и потрескался от непогоды, что на нём, к недоумению местных краеведов, осталось только две буквы:
ХО
Никт уважительно положил цветы перед камнем. Матушка Хоррор улыбнулась ему:
— Славный ты паренёк! Уж и не знаю, что мы без тебя будем делать!
— Спасибо. — ответил Никт. — А где все? Вы первая, кого я сегодня увидел.
Матушка Хоррор испытующе посмотрела на него.
— А что с твоим лбом?
— Ушибся о могилу мистера Джонса. Она была твёрдая… Матушка Хоррор поджала губы и насупилась. Яркие глаза из-под капора внимательно осмотрели Никта.
— Я назвала тебя мальчиком, да? Но время летит быстро, ты теперь молодой человек, разве не так? Сколько тебе годков-то?
— Пятнадцать или вроде того. Только я такой же, как раньше.