Встречать делегацию во дворе тоже не выход. Дома съемочная группа станет лазить по углам, задавать неудобные вопросы матери, Таньке, Каролине и – не дай Бог – бабке Соне, которая непременно выскажется со свойственной ей прямотой. Но во дворе соберутся вообще все: знакомые, незнакомые, имеющие веское мнение на ситуацию. Пяткову толпа только на руку, толпой, особенно такой дикой, не привыкшей к светскому лоску, управлять легко, особенно если подстегнуть маленькой денежкой.
Тогда где?
Ресторан у вокзала, откуда звонила Лерка, это, конечно, «Горгона», больше там ничего нет. Встретиться с Пятковым, Сашкой там, на чужой территории, практически безоружной? Немыслимо. Или просто запереться на все засовы и затаиться? Не вариант. Пепел Клааса уже бился о ее все еще внушительную грудь, и пусть оплакивать, кроме загубленной карьеры было нечего, выходить к Пяткову и сотоварищам покорной овцой она тоже не собиралась. И вроде было во всем этом что-то нелепое и уже неважное, но в своем раздражении, она никак не могла ухватить эту мысль.
Ульяна не успела придумать ничего достойного, когда в дверь требовательно позвонили. От неожиданности она подпрыгнула. Соня поглядела на нее с любопытством, из ванной вышла мать, а из спальни высунулись сразу две головы: сестры и племянницы.
– Чего не открываешь? – усмехнулась Соня, облизав ложку. – К тебе ведь, как пить дать, к тебе.
Танька и Каролина, почему-то полураздетые, вытянули шеи, словно гусыни, но выйти не отважились. У Таньки оказался один накрашенный глаз, не иначе как она ждала визита московских гостей и готовилась принять их во всеоружии.
«Кому война, кому мать родна, – раздраженно подумала Ульяна. – Лишь бы в ящик попасть, а там хоть трава не расти.»
Злая, чувствуя, как прорывается в груди нарыв тлеющей ярости, она дернула засов и, сдвинув брови, уже готова была обрушиться на телевизионный табор, подкравшийся к дому огородами, да так тихо, что даже соседи не обнаружили, но за дверьми стоял Алексей, белый от злости.
Он влетел в квартиру, отодвинув Ульяну, как неодушевленный предмет, и, встав посреди крохотной прихожей, надвинулся на нее, нависая грозным утесом. Ульяна прижалась к стенке, а Алексей грозно спросил:
– И что это значит?
– Что? – пролепетала Ульяна, выпучив глаза. С перепугу, вся ее бравада куда-то подевалась, она даже совсем забыла, что готовилась голыми руками биться с целой армией. Ладони моментально стали мокрыми, и она вытерла их о коленки.
Он, видимо, очень торопился приехать, потому что напялил свитер наизнанку, а рубашка с одной стороны неаппетитно торчала из штанов.
– Вот это вот все… Когда ты собиралась мне сказать? Ты вообще собиралась?
– Леш, не кричи на меня! – прошипела Ульяна, и даже попыталась придать себе грозный вид, но ему было плевать на все ее ужимки и прыжки.
– Не кричать? Не кричать? – он от злости пнул Танькины босоножки, и они, бренча пряжками, полетели к стенке. – Ты… Я не знаю даже как тебя назвать!
– Леш…
Алексей вяло махнул рукой, отлип от стенки, в которую упирался руками, не давая Ульяне сбежать и опустился на слишком низкую для него банкетку. Теперь Ульяна смотрела на него сверху вниз, с горечью разглядывая ломанную вертикальную морщинку между бровей, глубокую, как противотанковый ров, не перепрыгнуть, не обойти…
– Что? Ты думаешь, я бы все это пережил… опять? Ты что, не понимаешь, я ведь все серьезно. Может, я не зря отбивался от всех желающих охомутать? Может, я не ради сына мачеху в дом не хотел приводить, и уж точно не ради свободы этой, пропади она пропадом!
Тут он сбавил обороты и как-то беспомощно произнес:
– Я же думал, ты останешься…
К этому признанию Ульяна оказалась совершенно не готова. Вся ее хрусткая броня лопнула по швам в самый неподходящий момент, когда приходилось спасаться от хищных канюков самой, да еще свою маленькую стаю уводить за собой. И уж меньше всего ей хотелось, чтобы под жернова попал и Лешка, слишком простой и бесхитростный, для бескомпромиссной игры за славу.
Лешку следовало выгнать, немедленно, пока не прибыл Пятков с командой, и не выставил его на посмешище. Эта сволочь никогда не упустит возможности поглумиться.
– Леш… Давай потом как-нибудь, а? ну, не ко времени мне сейчас с тобой тут…
То ли в голосе ее прозвучало что-то не то, то ли Митрофанов, излишне взвинченный, не так понял ее умоляющего тона, но он подскочил так, что банкетка вылетела из-под него и покатилась по полу.
– Это игрульки такие, ага? – заорал он, и его гулкий бас ударил в потолок. Ульяна зажмурилась и по-птичьи, втянула шею. – Поигралась, бросила, уехала помирать там одна? Ты вообще думала обо мне, о нас? Я тебе кто?
Она вцепилась в этот вопрос мертвой хваткой, выпрямилась и отважно вздернула подбородок, чтобы припечатать обидным и жестоким, обмирая от собственного безрассудства.
– Никто, – жестко сказала Ульяна, и слова не просто вылетали – рубили воздух. – Ты мне – никто. И я тебе тоже никто.
– Никто, ага? – без всякого выражения повторил Алексей, словно до него не дошло. Ульяна скрестила руки на груди, сжала губы в тонкую линию, мысленно умоляя: ну, уходи, уходи же… А он все стоял, не двигаясь, и Ульяна, почувствовав себя дурой, распахнула входную дверь. Только тогда Митрофанов отлип и, сгорбившись, вышел за порог. В подъезде, глядя в пол, он нехотя сказал.
– Дура ты, Улька… Ну, да ладно, никто так никто. Только запомни: ты – первая, кому бы я сдался. Со всеми потрохами.
Он медленно пошел вниз, туда, где доносился многоголосый гомон, и топот ног, как будто по лестнице поднимался целый табор. Ульяна обессилено прислонилась к косяку, а бабка Соня, подкравшись к ней, высунула свой толстый нос наружу, и, уставившись в спину Лешке, фальшиво запричитала:
– Как страдает, сердешный. Это ж надо было ему, бедняге, на тебя нарваться…
– Заткнись, Соня, – зло сказала Ульяна, захлопнула дверь и уселась прямо на пол, обхватив голову руками.
Дура, ой дура, согласилась она. Кого спасать? Лешку? От чего? Да пропади пропадом Пятков и вся его команда! Это ж телевидение, а не эшафот. Что она цепляется за навязанные прошлой жизнью правила и даже едва ли не на смертном одре продолжает играть по чужим законам? Пусть приходят, снимают, делают что хотят! В конце концов, их необязательно дожидаться. Пусть, вон, сестрицу снимают, раз ей так хочется в телевизор. Пусть она болтает все, что хочет, едет с Пятковым в Москву, снимается в ток-шоу, хлебает отравленную жижу современного шоубиза полной ложкой, раз не хватило краткого пребывания. Ради бога! А с нее, Ульяны, довольно!
Она вскочила и рванула дверь. Замок так некстати заело, и Ульяна, задыхаясь, все дергала и дергала задвижку, пока она, наконец, не повернулась. В этот момент за ручку дернули с другой стороны, и Ульяна вывалилась на лестничную клетку, уткнувшись в мокрый букет.