– Не бойся, Леш, – тихо ответила Ульяна. – И не надо передо мной расшаркиваться, я и так согласна.
Наверное, Митрофанов ждал этого согласия, потому что вся его напускная или истинная робость куда-то делась. Он бросился на нее, как дикий зверь, ошеломив своим натиском, а Ульяна не сразу сообразила, что отвечает, торопливо, путаясь в одежде, которая вдруг стала невероятно тесной, колючей и неудобной. Срывая ее друг с друга, они швыряли смятые брюки-блузки-трусы как попало и куда попало, пока не остались совершенно голыми, разгоряченными любовной игрой, или борьбой.
– Я хочу на тебя смотреть, – хрипло прорычал Алексей. – Я на тебя всегда хотел смотреть, даже когда совсем молодым был.
– Ну, так смотри, – прошептала Ульяна, распластавшись на простыне и положив руки за голову. – Смотри, сколько влезет, с меня не убудет.
Он уставился на нее, обшаривая взглядом каждую клеточку тела, не соответствующего эталонам нынешней красоты, не вписывающегося в строгий модельный формат, но от этого не ставшего менее привлекательным и желанным. Эти роскошные груди, волнующий изгиб бедер и нежная, в россыпи коричневых веснушек кожа были слишком зовущими, чтобы просто созерцать их. Облизнув пересохшие губы, Алексей взгромоздился на Ульяну и, придерживая ее затылок, стал целовать: в губы, шею, подбородок, спускаясь все ниже, тиская груди обеими руками.
На одно мгновение Ульяна напряглась, опасаясь, что грубые мозолистые руки нащупают под кожей предательское уплотнение или сдавят грудь настолько сильно, что из темного соска побежит кровь, но потом, когда язык Алексея скользнул между грудей ниже, к впадинке пупка, а потом еще ниже, во влажную теплоту, бояться стало глупо. Задыхаясь от накатывающего горячей волной блаженства, она почувствовала себя восхитительно живой, а потом вселенная бросилась к ней навстречу, брызнув звездопадом прямо в глаза.
Никуда она не уехала.
По большому счету, Ульяна прекрасно понимала, что ее роман – ну, никак нельзя было иначе назвать эту авантюру, этот яростный животный секс в пансионате – авантюра чистой воды, абсолютно бесперспективная, тупиковая, как некая ветвь эволюции. Бывают, говорят, в эволюции такие, ведущие в никуда, бесполезные, никчемные.
Какого развития отношений она ждала?
Да никакого.
Есть его жизнь. Есть ее жизнь. Две параллельные прямые, которые причудливым образом пересеклись вопреки всем законам, а потом вынужденно разошлись дальше, чтобы больше никогда не соединиться. Даже не учитывая ее болезнь и вполне вероятный трагичный финал, на который она так сознательно себя накрутила, что могло быть дальше?
Ничего.
Она не вернется в Юдино, в вечный День Сурка, в город, который и городом-то назвать нельзя, а Алексей, неотесанный медведь, не уедет за ней в Москву, потому что лучше быть королем в своем государстве, чем никем в чужом. Это же надо бизнес продавать или руководить им на расстоянии, а до Москвы добираться считай сутки, да еще с пересадками, не наездишься лишний раз.
Ульяна это понимала. Наверное, Алексей тоже понимал, поскольку за сутки, что они провели в пансионате, ни разу не завел разговора на эту тему, только смотрел с собачьей тоской.
Разговаривать, они, конечно, разговаривали, но как-то о всякой ерунде, лавируя между скользкими темами, как опытные гондольеры в Венеции, где Ульяна когда-то побывала и пришла к выводу, что это не для нее. Лешка дальше Турции не ездил вообще никуда, и, кажется, был совершенно чужд туристическим настроениям. Зачем куда-то бегать и чего-то осматривать, если можно бухнуться в шезлонг у моря с бутылочкой пива и спокойно возлежать, подставляя солнцу непрожаренные бока? Они даже немного поспорили на эту тему, разрешив спор в очередной сексуальной дуэли, из которой никто победителем не вышел.
Персонал и посетители на них поглядывали с ухмылками, а кое-кто даже фотографировал украдкой, и Ульяна нисколько не сомневалась, что завтра новость будет во всех электронных СМИ и соцсетях, но впервые ее нисколько не волновало, кто и что скажет или подумает.
И все бы ничего, но даже в самые сладкие моменты, отдаваясь подзабытому, настоящему бабьему счастью, Ульяна то и дело прислушивалась к тикающей в груди бомбе, менялась в лице, и то и дело бегала в душ, замывая следы. Все ей казалось, что Алексей увидит, учует и начнет расспрашивать, или того хуже – жалеть, а ей совсем этого не хотелось. В кои-то веки она хотела быть просто счастливой, пусть на пару дней, чтобы потом сполна отхлебнуть предстоящий ад обследований и, возможно, операции, и потому оттягивала этот момент, сколько могла. Поэтому разрывающийся от звонков телефон был вновь поставлен в беззвучный режим, а иногда, видя на экранчике лицо матери или Лерки, Ульяна просто переворачивала телефон на плоское пластмассовое брюшко, и звонки утихали.
По негласной договоренности, они за сутки ни разу не включили телевизор. Именно это простое действо уберегло их от выяснения отношений, потому что на следующий день, когда Алексей отвез Ульяну домой, разразилась катастрофа.
По лицу матери Ульяна сразу поняла, что произошло что-то ужасное.
Всю дорогу обратно – а выехали они очень поздно, почти ночью, потому что все никак не могли вылезти из постели, да еще в дороге все прижимались друг к другу и хихикали – они проговорили о разных пустяках, бестолковых, нелепых, стараясь не думать, что завтра все кончится. Ульяна, во всяком случае, эту мысль отгоняла и даже трусливо думала: почему все должно кончаться? Может, совсем не должно? Ведь всякое в жизни бывает.
Как там в старой песенке? «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся…»
Почему бы и нет? Ей тридцать с хвостиком, приличным таким хвостиком, а замужем она так и не была. Так почему бы не выйти за Митрофанова, если, конечно, он позовет? А если не позовет, почему бы просто об этом не помечтать?
Подъехав, они долго целовались в машине, а потом Лешка вздумал проводить ее до подъезда, и они целовались у дверей, как школьники, на радость едва не вывалившимся из окон соседям, не спящих в столь позднее время. Подростки на лавочках у соседнего подъезда возбужденно загалдели и даже засвистели.
Над головами было августовское небо, холодное, с яркими звездами, которые все никак не могли удержаться в своих гнездах, и падали вниз. Ульяна припомнила, что в августе всегда звездопады, это еще мать в детстве рассказывала. Бывало, они с подружками уходили в поле, забирались на скирду и валялись, глядя в небеса. Казалось, протяни руку, и вот они, на расстоянии звездопада, совсем рядышком. И не было никаких тревог и печалей, лишь стойкое убеждение, что все будет хорошо.
– До квартиры не пойду, – выдохнул Алексей между поцелуями. – Там тетя Римма и Танька… И так все пялятся. А семейного вечера я не выдержу.
– Не ходи, – кивнула Ульяна. – Если повезет, они уже легли. Я как мышка проскользну, а уж утром чего-нибудь такого придумаю.
– Мы как дураки, – недовольно сказал Алексей. – Прячемся, мамочкиного гнева боимся, а самим уже под сраку лет, ага?