Он снова схватился за бутылку, и Ульяна торопливо схватила его за свободную руку, пытаясь отогнать этих скачущих по углам призракам. Отодвинутая на задний план болезнь вдруг напомнила о себе с ядовитым ехидством. Ульяна подумала, что если все окажется плохо, там, наверху, ей зачтется, что она отодвинула или, во всяком случае, попыталась отодвинуть плохое от старого, почти позабытого друга из прошлой жизни, Фан-Фан Тюльпана, курившего сигареты, зажав их между средним и безымянным пальцем, что было страшно неудобно. И, ухватившись за воспоминание, она потащила его вперед.
– Помнишь, как все было? – сказала Ульяна мечтательно. – Лето, одуванчики. Ты так шикарно курил. Знаешь, сколько парней потом перенимали эту твою привычку?
– Да я сам это в каком-то кино подсмотрел, – фыркнул Алексей, – ну и захотелось повыпендриваться. Даже не представляешь, как я мучился, вырабатывал в себе эту привычку, как Штирлиц, спящий ровно двадцать минут. Все время хотелось сорваться и взять сигарету нормально.
– Привык?
– Привык. Так вот и курю, как пижон. Смотрится уже не так шикарно. Иногда кажется, что надо мной все смеются, особенно малолетки.
– Может, и смеются. А тебе какое дело? Я вот уже привыкла, что за спиной судачат и всякую ерунду сочиняют. Неприятно, конечно, особенно когда это не просто болтают, а в газетах пишут. Мать читает и расстраивается.
– Ну, у тебя работа такая. Хотя не знаю, как к этому можно привыкнуть. Я, вроде, пробую на все поплевывать, но когда ты вырос в этом городе, и каждая собака тебя в лицо знает, а кое с кем ты учился, крестился, да на свадьбе гулял. Куда ни придешь, слышишь: дай, дай, дай… И все лезут с советами, просьбами, все знают лучше, и при этом просят, а когда не даю, еще и обижаются.
– Ты это мне рассказываешь?
– Ну да, это я глупость сморозил, наверное.
Ульяна дипломатично промолчала, придвинула к себе чашку с чаем и отхлебнула, стараясь не глядеть на Алексея, а он, помявшись, неуверенно спросил:
– А вообще, как ты живешь?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну… Не знаю. Наверное, у тебя там жизнь – вечный праздник: съемки, шоу, тусовки всякие. Концерты ведешь вон, и вообще, вокруг столько людей интересных. Мне вообще дико представлять до сих пор, что сестра моего друга вдруг стала настоящей звездой. По телевизору ты совсем другая.
Эту фразочку Ульяна слышала не впервые, и каждый раз она подразумевала нечто иное: красивее, толще, худее, скромнее, ярче, бледнее, хуже. На всякий случай, она решила уточнить, тем более ей и правда было интересно, что имеет в виду гроза девичьих сердец девяностых годов.
– Какая – другая?
– Как тебе объяснить… Неживая, наверное. Дива. Блестки, мишура, платье на босу грудь, а еще от тебя сексом так и прёт. Когда ты здесь, совсем другое дело.
– Не прёт сексом? – усмехнулась она.
– Прёт. Но здесь я тебя все равно воспринимаю, как человека, а не как… куклу пластмассовую из ящика… Только не обижайся.
– Да на что тут обижаться? – ответила Ульяна, пожав плечами. – Ты, в общем-то, прав. Куклы и есть. Мысли не свои, сценаристом придуманы, считываешь с телетекста, приправляя придыханиями, и делаешь вид, что вся эта чушь случается в реальности. А что касается интересных людей: не поверишь, но звезды – большей частью глупые и дурно воспитанные люди, которые много пьют, трахаются с кем попало, нанюхавшись кокса, и мать родную продадут ради пятнадцати минут славы. А съемки…
Она отпила остывший чай и вяло махнула рукой туда-сюда словно мошкару отгоняла.
– Не знаю. Раньше было интересно, в диковинку, ну, и когда новый проект начинаешь, интересно. А потом рутина. Одни и те же морды, одни и те же истории из года в год, сказочная любовь, ужасающая драма, невероятный успех… А ты сидишь с умным лицом и киваешь в нужных местах, хотя знаешь, сколько стоила эта любовь, драма и успех.
– Ну… Наверное, все равно это лучше, чем твоя прежняя работа тут, ага? Чего бы ты достигла? Сидела бы, как Гера, в репортерах вшивой газетенки в лучшем случае, хотя… По-моему там жуткая текучка, и только Гамадрила непотопляема.
Ульяна невесело рассмеялась.
– Гамадрила, да… Но куда ей деваться? Самое печальное, Леш, что я больше ничем не хочу заниматься, да и не умею ничего, только лясы точить, да делать многозначительное лицо.
– То есть бросить эту работу ты не думала?
Этот вопрос застал Ульяну врасплох. Она поежилась и сдвинула брови.
– Как раз сейчас я думаю именно об этом.
Наверное, в ее тоне слышались тоска и неуверенность. Алексей накрыл ее ладонь своей и ободряюще погладил. Ульяна слабо улыбнулась, ожидая, что он уберет руку, но Алексей не двигался, а в его глазах, под слоем остывшей золы встрепенулось и мелькнуло слабое пламя. Ульяна почувствовала, как ее щеки предательски вспыхивают, наливаются красным, и, торопливо выдернув руку, сказала:
– Надо, наверное, этих архаровцев поторопить. Двадцать минут давно прошли, а я что-то не вижу, чтобы кто-то принес одежду.
Вместе с Вовкой притащилась и Танька, изнемогающая от любопытства. Увидев Ульяну в одном халате, она пошла пятнами, пробормотала нечленораздельно, что подождет на улице, и там прохаживалась деревянными шагами перед вольером с кавказцем, надрывающимся от лая. Ульяна, которой хотелось посидеть еще немного, тем не менее, торопливо оделась и скомкано попрощавшись, выскочила на улицу. Стоило им выйти со двора, как Танька, красная от злости, повернулась к сестре и ехидно произнесла:
– А ты молодец, ничего не скажешь. Молоде-е-ец…
– Что? – не поняла Ульяна.
Танька скривила губы и оглянулась назад на дом Алексея, а потом добавила с прежней интонацией:
– Что слышала. Митрофанов, конечно, уши сразу и развесил: ах, ах, звезда приехала! Вот слюни-то и распустил, кобелина.
– Тань, ты бы как-то внятнее формулировала свои мысли, а? Мне не до ребусов, – сердито сказала Ульяна. Танька остановилась и топнула ногой, взметнув вверх слежавшуюся пыль:
– Не до ребусов? – взвизгнула она. – Не до ребусов? А ты что, не поняла, что любовь у нас с Лешкой? Любовь, самая настоящая! А ты прилетела, хвостом фьють, фьють, и мне всю малину хочешь испортить?
– Малину? – тупо переспросила Ульяна.
Мысль, что у Таньки может быть с Митрофановым настоящая любовь, даже не приходила в голову. За все время Алексей не сказал про сестрицу ни слова, и, если действительно испытывал к ней какие-то чувства, маскировал их с изощренностью разведчика. Ульяна притормозила и внимательно посмотрела на беснующуюся Таньку, а та, схватив ее за руку, продолжала закипать, брызгая слюной:
– Дурой-то не прикидывайся – прошипела она. – Я ведь не посмотрю, что ты сестра.
– Куда не посмотришь?
– А вот увидишь куда! Или ты думаешь, что приперлась сюда, как королевишна, и все так и будут к твоим ногам падать?