Без права на награду - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Игоревна Елисеева cтр.№ 31

Прыгали многие. Бюхна бухнулся и даже сделал два гребка. Но потом признал, что это лишнее. Вода резала бритвой.

Сподобился и Меллер. Ему было стыдно перед Катериной за минутную слабость, за то, что позволил ей усомниться. Теперь он хотел выглядеть молодцом.

Молодцом и выглядел. Кажется, мадемуазель Шидловская была единственной, кто закрылся варежкой. Остальные уставились во все глаза. То, о чем стряпухи догадались по рукам, явилось во всей красе. Бенкендорф от души пожалел капитана: бабы мягкие, а седло – жесткое.

Был его черед. Следовало прыгать. К счастью, ничего нового Шурка обнаружить не мог. Елизавета Андреевна видела его и примирилась. На остальных плевать.

Вода… Нет, это была не вода – как тут детей крестили? Тысячи игл впились в тело, а потом, уже когда вынырнул и стоял босыми ногами на снегу, чудилось, будто содрали кожу. «Старею?» Ему поднесли и одежду, и шинель, и тулуп. Бросили шубейку, чтобы наступил. Дали горилки. В отличие от Шидловского он проглотил. Но водка пошла не в то горло. А ты не пей по праздникам!

Словом, генерал не чувствовал себя на высоте.

Зато дама осталась довольна. Подошла, без оглядки на тетушку, сжала руку и шепнула в разгоревшееся ухо:

– Сегодня приду.

Вот так. Он победно глянул через плечо на Романа Романовича, закутанного, как Бонапарт во время бегства из Москвы. Может, у кого бобровая шуба, а у кого шинелишка – мерзни, мерзни, волчий хвост. Но таких, как он, замечают в пустыне! В ледяной пустыне!

Авентюра четвертая. Приятная встреча

Сентябрь 1812 года. Деревня Давыдки.

Сидели, ели кашу. Дождь стучал по тесовой крыше костлявыми пальцами. В один день жара сменилась изморосью, потом обложили тучи, и вытоптанная корка дороги начала превращаться в болото. Изба стала единственным прибежищем. Любой, кто дорожил шкурой, норовил забиться, как воробей, под застреху.

Хозяйка вертелась у печи, орудуя ухватом и как бы не нарочно выставляя то зад, обтянутый синим сарафаном, то голые локти. А когда на стол воздвигался новый чугунок, то над ним мелькала в разрезах холщовой рубашки потная грудь. Полковник не задавался вопросом, сколько бабенке лет. Двадцать? Чуть меньше? Поселянки цветут до венца, а постояв под ним, прогибаются и начинают рожать одного за одним, отдавая каждому по зубу и по пряди из косы. Нынешняя была не хуже любой предыдущей. Ценила постояльцев, не знала, где муж, и радовалась даровым харчам, выпадавшим ребятне. Шурка пластал ее к обоюдному удовольствию. Впрочем, за дело не считал и предпочел бы казачку.

Готовила баба, как все деревенские, без изысков. Но сытно. Ей было едино: уходят ли люди рубить дрова или французов. Не одобряла только пленных. Раз спросила полковника:

– И чего же их кормить будут?

Бенкендорф кивнул.

– За так?

Сколько он выслушал крестьянских недоумений!

– А чего с ними делать?

Баба осуждала баловство: «Если этим нехристям можно мирволить, так почему ж с нами самими так строги?»

– Нашли печаль! – фыркнула она. – Порезать да покласть. Хоть вон в овраге.

Постоялец не отвечал. Считал вопрос ниже ее понимания.

– Подавай на стол.

Она и подавала.

И тут, в самый роскошный момент, когда первый голод ушел, а в чугунке еще больше половины, дверь распахнулась и ввалились двое улан. Ротмистр и поручик. Оба мокрые. Чужие.

– Вам чего? – Серж приосанился. Как дежурный офицер, он обязан был прояснить ситуацию: кто, откуда? А уж потом предоставить решительное слово командиру. Не царское дело – бросаться в разговор, как в воду. Потому Бенкендорф ждал, разглядывая вошедших.

Ротмистр Литовского уланского полка Подъямпольский. Поручик Александров. Средних лет широкий мужчина при усах и синем носе. Вихлявый паренек с миловидным, но старообразным лицом, какое бывает у безбородых монахов.

Их полуэскадрон прислали на усиление Летучего корпуса. Еще не хватало! Куча новых ртов! Теперь армия стояла, и целые части некуда было девать. «Порезать да покласть!» – вспомнил Шурка.

По форме приняв рапорт, он знаком приказал своим подвинуться за столом.

– Садитесь. Хорошо дошли?

Уланы мялись. Было видно, что по дороге у них стряслось нечто экстраординарное. О чем они не хотят, но обязаны доложить.

Тут явился полковник Иловайский и очень недружелюбно воззрился на гостей. Стало ясно: его донцы учудили «соприкосновение», в который раз приняв уланскую форму за французскую.

– Чего? Казаки наскочили? – хмуро спросил Александр Христофорович. – Трупов нет?

Поручик, кажется, пылал жаждой мщения.

– Зато есть дезертиры и трусы! – воскликнул он, продолжая переживать стыд случившегося. – С такими людьми и в дело! Осрамят, выдадут, бросят!

– Расскажите толком, – потребовал полковник, с сожалением глядя на кашу. Испортили обед. Вперлись со своей дурью!

– Мы в коноплях квартировали, – неохотно начал Подъямпольский. – Я послал команду поручика Александрова осмотреть деревню.

– И монастырь… – вякнул улан.

– И монастырь, – обреченно согласился ротмистр. Он не понимал, стоять ему во время доклада или можно расслабиться. Бенкендорф махнул рукой, мол, садитесь. Тот грузно сполз на лавку. – Поручик оставил часть людей на взгорье в овсах…

– …в коноплях.

Было видно, что молодой человек очень переживает.

– Перед рассветом рядовые увидели, что кто-то движется через рожь.

– …через конопли.

– Да уймитесь вы! – рявкнул полковник. – Что за нарушение субординации!

Бедняга Александров подавился очередными «коноплями» и стих.

– Рядовые приняли их за французов…

– Моих-то казаков, – Иловайский считал, что этого одного достаточно, чтобы продемонстрировать негодность «литовских» улан.

– И сбежали с поста! – не выдержал Александров. – Во главе с унтер-офицером.

Шурка сразу помрачнел. В его понимании унтер – душа армии – не мог трусить. Старый солдат. Не сдуру же его поставили над новобранцами.

Офицеры вокруг еще говорили и спорили, огрызались, наскакивали друг на друга. Доказывали.