Маятник жизни моей... 1930–1954 - читать онлайн книгу. Автор: Варвара Малахиева-Мирович cтр.№ 83

24 февраля. 11-й час. Угол стола в Аллиной столовой

1-й день Великого поста. Детство и годы, когда жила на церковном корабле среди “оглашенных”, – и смешивала себя, и смешивали меня с “верными”. “Оглашенные”. “Верные” ^[376]. Все это ступени одной лестницы для движущегося духа, формы его движения. И тоже меняющиеся, потому что движущиеся, потому что растет содержание движущейся формы. Потому что бывают и возвраты, и остановки. Лишь бы не было омертвения. Помилуй мя, Боже, помилуй мя!

Традиция поста как перемещение оси самочувствия от плоти в духовную сторону, как борьба с чревоугодием мне дорога. Я охотно постилась бы со всей строгостью, как это было в Сергиеве в течение восьми лет – весь пост.

И жаль мне великопостных колокольных звонов. Я не хотела бы вернуть их. Я слишком чувствую закономерность того, что они умолкли. Что это уже прошлое моего народа. И мое. Но я не порываю с прошлым. Я слишком знаю, что “ничто не проходит. Все с нами незримо, но властно живет. Сплетается с нашими днями и ткани грядущего ткет” ^[377].

25 февраля

Алла рассказывает: “Москвин, вернувшись домой, после спектакля и за чаем и за обедом был похож на царя Федора. Совсем не его обычный, а как будто пронизанный Федором взгляд, и точно похудел, и все лицо другое”. Прибавила: “Вот как надо играть”. <…>

Вокруг говор по поводу 2-го МХАТа. Он раскассирован, разрушен до основания, сметен дотла, как древле Ерусалим Титом. Общественное мнение было терроризировано, говорили шепотком, не знали, что думать. Не верилось, что причиной тут Наталья Сац с ее детским театром, которому далось “просторное помещение”. Не верилось и тому, что в одно прекрасное утро хороший театр, 2-й МХАТ, оказался, как значилось в “Известиях”, и плохим театром, и совсем не МХАТом.

Мало-помалу выяснилось, что причина катастрофы кроется в ослушничестве, действительно необъяснимом, и в нетактичности некоторых из столпов театра, с какой они воспротивились предложению переехать (на 5 или даже на з года) в Киев по запросу Постышева 0 хорошем театре из Москвы. Им предлагалась и квартира, и двойные оклады, и даже автомобили. И при этом Киев, культурный центр, столица Украины, с его чудесным климатом, а не какая-нибудь Чухлома или Тмутаракань. А отнеслись они к предложению так, точно это действительно была ссылка, – негодовали, искали, где только могли, заступничества. Вот уже где поистине прав гоголевский городничий, что “если захочет Бог наказать кого, так прежде всего отнимет разум”.

Теперь, если бы они и захотели в Киев, пути им туда заказаны. Вместо этого Куйбышев (Самара), Саратов, кажется, еще Пенза.

8 марта. 10 часов вечера. Аллин будуар

Издохнуть. Окочуриться. Скапуститься. Умереть. Уснуть. Преставиться. 2 часа ночи. Столовый стол. Леонилла за штопкой. В окно удивленное лицо луны.

Пушкинский вечер в Сережиной семье. Дедушка ^[378], пушкинист, прочел вступительное слово, непонятное детям. Но все слушали, даже Ника (четырех лет).

Сережа с подвязанной белой бородой в монашеском наряде перед лампадой прочел: “Еще одно последнее сказанье”. Дима (8 лет) отлично, говорят, не только прочел, но сыграл Гришку: “Все тот же сон…”

Маша (11 лет) в украинском костюме прочла “Тиха украинская ночь”. Лиза в цыганском – “Цыгане шумною толпой”.

Сережа вышел в задумчивой позе, наряженным князем из “Русалки” с монологом “Невольно к этим грустным берегам…”. Мельником был его школьный товарищ Леня Смородина. Девочки стояли в ночных рубашках и в венках, изображая русалок. Ника (5-й год) тоже был русалочкой. Инсценировали “Бесов” под “Мчатся тучи, вьются тучи…”.

Все это, увы, с чужих слов пишу. Мирович отсутствовал на этом торжестве. Мирович отсутствует в их жизни. И не умеет, не умеет до конца с этим примириться.

Что тебе пушкинский вечер, Мирович? Ты слышал сегодня о событиях поважнее. Заняли немцы Рейнскую зону. Возможно, что это начало ужасов всемирной бойни.

И кто-то во мне, ветхий день ли, кто присутствовал при сотворении мира, говорит: – проходит образ мира сего. Придут и пройдут, как приходили и прошли тысячи войн от сотворения мира. И все дело здесь не в преходящих тенях, которые воюют, а в сущности их, которая непреходяща.

12 марта. 3-й час. Будуар Аллы

Миги прохождения по “зеленой звезде, называемой Землею"

Аллин миг: Ленинград, съемка в кино, парик и костюм Екатерины 1-й ^[379], огромная усталость. “Стисну зубы на 3 дня, каждый день по 3 съемки. Из-за 30 тысяч. Иной раз кажется, что не стоит”.

Миг Александра. Возвращение из Крыма на пепелище своего брака, которое (он не перестает надеяться) должно расцвести вновь и превратиться в Эдем (очень относительный, как был и до сожжения).

Миг бабушки Леониллы. Варит шоколад баловню-внуку, укрощаемому ею с баснословной энергией и всепрощением за его дерзости.

Миг Алексея. Зубрит химию, горя желанием помчаться в кино.

Миг Галочки. Вернисаж. Темно-зеленое крылатое платьице. Золотой обручик. Золотые локоны. Переполненность успехом вчерашнего доклада на студийном праздновании Женского дня.

Миг Дуси. Спешка покончить с жарким и броситься на трамвае в Измайлово, к сестре. Там выспаться, а вечером – кино.

Миг Мировича. Лень идти на почту для отправки нужного письма. Звонок Шуры Добровой об Ольге: безденежье, почти голод. У Ани свинка (величайшая незадачливость в этом году).

Отсутствие благостности, духа кротости, терпения, смирения, любви. Геенна не огненная, а пыльно-чадно-угарная…

13 марта. 12 часов ночи. У Аллы

Семнадцать лет тому назад, в страстную седмицу моей жизни, в Киеве, Людмила была моим Другом, в том высоком, редком на этом свете смысле, когда о друге можно сказать, что он “кров крепкий, вертоград огражденный”. Этот кров, эта ограда сестринской любви, бодрствующей днем и ночью над моей душой (в то время жестоко раненной) и над житейской жизнью моей.

В год разрухи, голода, гражданской войны она сумела создать мне не только надежный приют, но даже уют в крохотной своей комнатке. Всю ее занимала огромная, очень удобная пружинная кровать. Был еще маленький столик, больше ничего. На этой кровати Людмила баюкала меня своей неусыпной, заботливой, нежнейшей любовью, как мать тяжко больного ребенка. Сама она поместилась в проходном закоулке на узкой складнушке. И ничто и никто в мире не заставил бы ее хоть бы по временам меняться со мной ложами.