Маятник жизни моей... 1930–1954 - читать онлайн книгу. Автор: Варвара Малахиева-Мирович cтр.№ 282

Но я не вижу в вас той слабости волевого начала, с какого мой коллега, может быть, начал бы обследование сущности вашей «дегенеративности». Этот термин, между нами говоря, я заменил в вашу сторону словом «прогенеративность». Я чувствую в вас – правда, недостаточно хорошо оснащенный, корабль для плавания по тем морям будущего человечества, куда он – на свой риск – направил свой путь. Но будем надеяться, что в нужный срок Общий Путеводитель всех кораблей пошлет ему необходимого лоцмана, который не даст ему разбиться о подводные скалы и научит, как без лишних блужданий держать путь на Восток. У вас об этом есть стихотворение, где запомнились мне четыре строчки:

17 октября. 12-й час ночи

Тетка покойного писателя Романова, глухая, как и я, помоложе меня, но тоже старая, уверяла меня, когда я гостила у них в “яблоковом саду”, что она всегда чувствует, когда где-то большое землетрясение, ночное. Проверяли потом по газетам – оказывалось, что действительно она обладает этим даром (стала обладать в глубокой старости).

Последнее время мной как будто чувствуется движение земного шара – особенно если закрыть глаза. Или в бессонные ночи, в темноте. Если это днем, усидеть на стуле нельзя – необходимо лечь. Забыла, у какого писателя (кажется, у Паскаля) было то, что он называл “wertige d’infini” – головокружительные ощущения бесконечности.

– Просто гипертоническая “мозговая тошнота”, – скажет любой врач. Не отрицаю и я этого слишком знакомого явления. Но не знаю, есть ли у медицинской науки способ доказать, что и так называемая гипертония – мозговое уже следствие, порождающее у старости и порога смерти новое восприятие движения (как и времени, и пространства).

19 октября. 12 часов ночи

Разбудила нас с Леониллой сегодняшним утром Алла известием о смерти Инны. Его принес нам Лёка. Мы быстро встали, и по моей телефонной просьбе он прибежал второй раз немедленно. Сел рядом со мной и ответил на все вопросы односложно, с лицом человека, у которого “стрела в спине”. Скончалась Инна третьего дня, 17 октября. В Боткинской больнице, от инфаркта, после которого только один раз на короткий срок не покидала больничной постели с весны.

За Инну я рада. Рада еще, что удалось сказать Лёке так, что он – по лицу его видно было – понял меня, что мама его “живее нас живых”. Большую почувствовала к нему близость, дававшую право ему сказать, что, пока я жива, он не должен чувствовать себя одиноким. Надо установить с ним живой ритм встреч. Надо написать о нем его дяде, директору завода. Дядя сможет принять в нем материально выраженное участие. Послеотцовской пенсии он скоро лишится (ему 18 лет).

Бог послал мне нужное дело как бы в ответ моей вчерашней растерянности от ощущения ненужности моей жизни и только обременительности ее для окружающих. Верю, что Бог поможет мне помочь Лёке на этом тяжелом распутье его. И ему поможет найти нужный путь в жизни. Аминь.

24 октября. 6-й час вечера, глубокие сумерки

Почувствовалась сегодня какая-то изможденность, значительная и меня чем-то касающаяся в предвечерней Москве. И встала мысль: Инна – по этим улицам, по ступенькам входной двери дома, где я живу, никогда больше Инна не пройдет. Инны нет.

– Что значит: Инны нет?

Строго прозвучал другой голос в глубинах сознания: тогда и тебя “нет”, и никого из толпы, среди которой ты протеснилась сейчас к маркам с конвертами, нет, и никого из миллионов, населяющих Москву и весь Советский Союз, – и никого на земном шаре нет. Пройдет какой-то срок – пусть даже сто с лишним лет пройдет (по сравнению с Вечностью это все равно, что одна стобиллионная часть нашей секунды) – и про всех вас, кто сейчас толпится в магазинах, ест, пьет, что-то мастерит из дерева, металла, из ниток, пишет, читает, рождается или вздыхает последним предсмертным вздохом, можно сказать тогда то, что послышалось тебе уколом в непросветленной части сознания: никого из вас, живущих в костно-мясном и кровяном составе, все равно что нет и не было совсем, если “Инны нет”. Того, что было дано вам материального для проявления вашей сущности на “этом свете”, у Инны уже нет, как нет этого у Платона, у Сократа, у Будды и у Того, кто воплотил все лучшие, все бессмертные их свойства у Богочеловека, Иисуса Назарея.

Но посмеешь ли ты сказать, что их у человечества нет?

Если Инна при жизни не до конца утвержденно, не до конца оформленно осознала, что “жив Бог в ней” и, значит, “жива душа ее” – верю, Господи, что смерть помогла ее детски чистой душе ощутить свою сыновность Тебе и свою – в Тебе – Жизнь бесконечную.

31 октября. 4 часа ночи

После того, как поняла, что Оборотень не включил меня сегодня в хозяйский обед; и лучше, отстранивши мысль об этом, вслушаться в то, что хочет рассказать мне один из любимых собеседников моей первой молодости М. С. Г.<Ч?> ^[917]:

…Надо пройти через индивидуальное счастье или несчастие, чтобы постигнуть истину в счастье внеличном.

Мы не виноваты, что мы люди, что прежде, чем постигнуть эту истину, мы должны пережить все индивидуально, отжить все личное, эгоистичное. Это как болезнь, называемая корью, которой, проходя через детство, нельзя миновать.

И вот один бывает счастлив в личной жизни и, насытившись этим счастьем, отвращается от него, чтобы предаться служению общей для всех истине, общему счастью.

Другой же, не найдя личного счастья или пережив личное несчастье, обращается прямо к общему и вечному.

Жизнь подобна комнате, в которой две двери. Есть люди, способные сидеть в этой комнате взаперти. Но есть натуры, в которые от рождения вложена способность исследования. Узнав все, что есть в отведенной им комнате, они стремятся узнать все, что за нею, – и выходят из нее: одни в правую дверь, другие в левую.

Через правую идти приятнее. Но и левая выводит туда же, куда и правая. Выбор двери зависит от чего-то, что не во власти человека. Верно лишь одно: выходят из комнаты лишь те, которые ищут увидеть глубину высокого свободного неба.

Те же, кто довольствуются комнатой и неба не ищут, те так в комнате до конца жизни и остаются.

9 ноября. 12-й час ночи. В своем углу

День, заполненный встречей с Игорем и его женой. Радость за Игоря, что вторая его Таня (вторая жена тоже Татьяна) так нескрываемо дорога ему, как и младенец, живущий во чреве ее.

И такое милое, с голубыми правдивыми глазами лицо у нее, с детскими ямочками на щеках и на подбородке, с пристально-внимательным взглядом, с доверчивой улыбкой. Может быть, это странно, только не боюсь себе признаться, что я точно все это время призывала ее – именно ее – в жизнь Игоря. Как и того, таинственного еще младенчика, чье сердце уже бьется под сердцем ее. А в моем сердце, как и на свадьбе моего Димочка, благодарность Богу за Его милость к детям моим Богоприимным. И запел в душе моей голос Симеона: “Ныне отпущаеши рабу твою, Владыко, по глаголу твоему с миром”.