Так вот у Зиганшина энергии хватало, а с кодексом чести было совсем плохо. Никакие соображения не могли остановить его на пути к намеченной цели, которая, по его мнению, оправдывала средства.
И ждать от него милосердия к толстожопой дуре – просто утопия.
Он увидел Наташу возле стеллажа с молочными продуктами. Щурясь и смешно гримасничая, она пыталась прочесть ценники. Зиганшин вздохнул. У сестры было плохое зрение, требовавшее сложных очков, разных для «близи» и для «дали». Для «дали», стало быть, опять не хватило денег.
Он немного помедлил, а потом подкрался и с криком «бу!» схватил сестру за локоть.
Наташа ойкнула, прищурилась, узнавая его, и улыбнулась, от чего ее правильное, но блеклое лицо совершенно преобразилось. Зиганшин душу готов был продать за эту улыбку.
– Поедем, я тебе куплю очки, – сказал он, зная, что Наташа откажется. Она позволяла только раз в неделю возить ее с покупками из дешевого гипермаркета. При оптовых закупках, ей казалось, меньше расходуется средств на еду. Вполне возможно, так оно и было, Зиганшин не проверял.
Его бы воля, он возил бы сестру в нормальный магазин и покупал ей и племянникам хорошие продукты, а не всякую перемороженную дрянь, но Наташа, мягкая и уступчивая женщина, здесь проявляла непреклонность.
Блуждая среди холодильников с йогуртами, Зиганшин озяб и приобнял сестру за плечи.
Они с Наташей были единокровные, с разницей в пять лет, и маленький Митя долго не мог понять, почему противную девчонку, которую приводят поиграть по воскресеньям, надо называть сестрой, почему он не может пойти гулять только с папой, а вечно увязывается еще и она, и что такое «алименты», из-за которых спорят родители. Когда Наташе исполнилось пятнадцать, ее мать умерла, и девочку пришлось забрать к ним.
Зиганшин помнил свое недоумение и злость, когда ему, десятилетнему пацану, сказали, что теперь придется делить комнату с Наташей, вот так вот просто взять и отдать половину личного пространства девахе, которую он знать не хочет.
Он воевал с ней за каждый сантиметр, разбрасывал свои вещи, хотя любил порядок, требовал, чтобы она гасила свет, потому что он может уснуть только в темноте. Наташа молча убирала комнату и вечерами уходила читать в кухню. Наверное, ей тяжело жилось, потому что мать тоже с трудом терпела падчерицу, все боялась, что она предъявит какие-то права, а отец тяготился ситуацией в принципе, поэтому его в то время раздражали все они трое, что не могут найти общего языка.
Как только ей исполнилось семнадцать, Наташа уехала к себе и стала жить одна на алименты и на то, что зарабатывала санитаркой в больнице. За несколько месяцев до ее отъезда Митя тяжело заболел корью. Температура поднялась такая, что он едва помнил те дни, но, приходя в себя, видел лицо сестры. Наташа ухаживала за ним, не боясь заразиться, хотя всем известно, что чем старше человек, тем тяжелее протекает эта болезнь. Она давала ему пить, обтирала тряпочкой с уксусом, выбирая самую мягкую, и то прикосновения причиняли такую боль, что Зиганшин плакал и ругался. Наташа читала ему, от жара он не понимал смысла, но звук ее голоса действовал успокаивающе.
Как-то ночью он проснулся, увидел в свете уличных фонарей, что сестра спит рядом одетая, готовая подскочить по первому его зову, и вдруг стало так невыносимо стыдно, что он столько шпынял Наташу, а она теперь ухаживает за ним, что Митя заплакал, накрыв голову подушкой, чтобы не разбудить ее. Он плакал и плакал, к утру температура упала, и Зиганшин начал поправляться.
Почему за ним ухаживала Наташа, а не мама, он до сих пор не знал, и это был единственный вопрос, который он боялся задать.
Поправляясь, он поклялся себе самой страшной клятвой, что больше не будет обижать сестру и обязательно станет ей помогать, если она заболеет.
Наташа действительно заразилась от него, но ухаживать не пришлось, родители отдали ее в больницу. В инфекционном отделении посещения запрещены, он только возил ей передачи, перетаскал лучшие книги из отцовской библиотеки, которые потом не вернули, и Зиганшину влетело за это по первое число, но он не жалел.
Наступило лето, и его отвезли к бабушке в деревню, дышать свежим воздухом и отпиваться парным молоком, словом, поправляться, а когда он вернулся, Наташа уже переехала к себе и начала жить самостоятельно.
Окрепнув, он вернулся к своим мальчишеским делам, в которых старшей сестре не находилось места, и встретились снова они уже взрослыми людьми, на похоронах отца.
Обнялись, вспомнили, что они родные люди, и надо держаться вместе. Обычно подобные клятвы, произнесенные на похоронах, остаются пустыми обещаниями, но брат и сестра действительно стали держаться вместе.
Он – одинокий, она много лет безнадежно любит женатого человека, от которого родила двоих детей.
Зиганшин искренне недоумевал и злился на судьбу, как такая чудесная женщина не вышла замуж, иногда знакомил ее с кем-то из коллег, Наташа нравилась, но мягко отклоняла все ухаживания.
Наконец тележка, которую Зиганшин толкал перед собой с видом изнуренного невольника, наполнилась продуктами, в основном «по акции», и Наташа повернула к кассе. Пришлось отстоять очередь, и Зиганшин хотел было высказаться в адрес дешевого магазина, но, встретив мягкий взгляд сестры, передумал.
Они поболтали о Наташиных детях, к которым он испытывал весьма умеренный интерес и не запомнил больше половины того, что она рассказала.
Как обычно, попытался расплатиться сам, но Наташа не позволила.
Она очень ценила свою самостоятельность.
Вернувшись домой, Лиза еле сдержалась, чтобы не расплакаться. Она так надеялась, что достанет телефон, обнаружит пропущенный звонок от Руслана, и на душе снова станет легко и радостно.
Но телефон мертво молчал. Лиза пыталась держать себя в руках, сохранять достоинство и не звонить самой, но вдруг почувствовала такую острую тревогу, что руки сами схватили мобильный и набрали его номер. Сердце стучало как бешеное, голова кружилась от волнения, и оставалось только надеяться, что голос ее звучит спокойно.
– Добрый вечер, Руслан!
– А, Лиза, – он говорил так холодно и недовольно, что Лиза чуть не задохнулась.
– У тебя все в порядке? Ничего не случилось?
– Нет, а что должно было случиться?
– Не знаю… Ты просто три дня не звонишь, и я подумала… – Лиза знала, что возненавидит себя за эти жалкие слова, но все равно произнесла их вслух.
– Все в порядке, Лиза! Не волнуйся. Просто я сейчас сильно занят. Наберу тебя, как освобожусь.
– А, понятно, извини, – промямлила она.
– Ну, пока?
– Пока.
Она еще послушала безнадежные короткие гудки, прежде чем отбросила телефон.
Стало так тяжело и больно, что любое действие казалось невозможным. Наверное, если бы она заплакала, стало бы чуть легче, но глаза оставались сухими.