– Совершенно верно, – кивнул он. – Именно это я и имел в виду. Нужно действовать как должно. А как должно – ты знаешь сам, просто всегда знаешь где-то внутри – и все.
Я отвернулась к плите, помешивая мясо, и произнесла:
– Просто иногда жизнь складывается так, что поступать как должно – невозможно. Ты знаешь, что так нельзя, но у тебя просто нет другого выхода.
– Так не бывает, – возразил он. – У человека всегда есть выбор.
– Правда? – хмыкнула я.
– Просто люди иногда слишком трусливы, чтобы выбрать правильную сторону.
– Да ты у нас пионер-герой, – отозвалась я. – Ладно, все готово. Давай ужинать.
Мы становились все ближе и ближе.
Едва ли не каждую вторую ночь я оставалась в скромном каменном доме неподалеку от моря. Едва ли не каждый день Олег умудрялся выкроить хотя бы пару часов из своего жесткого графика, чтобы встретиться со мной. И даже когда гастрольный график требовал от меня ехать на другой конец страны, я неизменно заботилась о том, чтобы поездка не заняла больше двух дней и я вовремя вернулась в Стамбул.
Нам было легко друг с другом.
Именно, легко, как будто мы были вместе всегда, а не познакомились несколько недель назад.
Мы не говорили о будущем, не обсуждали, что станем делать, когда закончатся мои гастроли. Я – по понятным причинам. Олег же, как мне казалось, искренне полагал, что это не он, высокопоставленный военный чиновник, связался с обычной певичкой, а я, несравненная Айла, снизошла до него.
И искренне не хотел быть навязчивым.
Я понимала, что он скорее согласился бы снова оказаться под пулями, чем попытался бы как-то на меня давить и на чем-то настаивать.
А впрочем…
Мне не о чем было беспокоиться.
В конце концов, дело будет завершено, и Олег узнает, что все, что было между нами, было всего лишь фарсом, тонкой игрой с определенным расчетом. И мне отчего-то страшно было думать о том, как исказится его лицо – едва заметно, конечно, он ведь так прекрасно умел владеть собой и оставаться невозмутимым в любой ситуации. Я представляла, как чуть ссутулятся его плечи, словно на них разом ляжет едва выносимая тяжесть, как жестче обозначатся скулы и губы сожмутся в тонкую линию. А глаза, которые – теперь я это знала – умеют быть такими теплыми, отзывчивыми, глубокими, вмиг станут бесцветными и плоскими.
С другой стороны, если окажется, что предъявить ему нечего, Олег никогда и не узнает об этом. И я останусь в его памяти всего лишь легкомысленной шлюховатой певичкой, однажды от нечего делать закрутившей с ним роман во время гастролей, а потом свалившей в голубые дали, не растрачивая свое время на оправдания и сожаления.
И, наверное, это был бы самый лучший расклад.
Так или иначе, мне и в самом деле не удалось до сих пор раскопать на Радевича ничего предосудительного. Что было вообще-то странно: уж мне ли было не знать, что у всех всегда есть какие-нибудь тайные страстишки. И, если ничего такого обнаружить не удается, значит, секреты эти настолько серьезные, что человек старательно их прячет. Но в случае с Олегом приходилось признать: либо моя подготовка дала сбой, либо ему и в самом деле нечего скрывать.
В пятницу после концерта я сидела в гримерной, устало стирая с лица макияж. Все мои помощницы куда-то запропастились. Последняя из них, только пару минут назад закончившая быстрыми ловкими руками выбирать шпильки из моих волос и расчесывать спутанные пряди, извинилась, пообещала мигом вернуться и шмыгнула куда-то за дверь.
Я стирала с глаз краску и думала об Олеге.
Сегодня вечером мы не должны были встречаться, а значит, мне не было нужды спешно входить в роль беспечной влюбленной, жаждущей приключений дивы.
Из зеркала на меня смотрел грустный клоун – бледное лицо и темные разводы вокруг глаз, будто черные слезы.
Вдруг зазвонил мобильник.
Номер на экране не определялся. Сколько раз за последние годы со мной происходило такое – внезапный звонок мобильника, засекреченный номер, четкие краткие указания в трубке…
И все равно всякий раз внутри что-то тяжело обрывалось.
Я ответила на звонок, и незнакомый голос тихо произнес в трубку:
– Summertime.
Это был пароль.
– Слушаю, – отозвалась я.
– Выход для персонала. Черный «БМВ», – сказали в трубке.
– Две минуты.
Времени на рефлексии больше не было.
Я быстро умылась, убирая остатки макияжа, влезла в джинсы, футболку и кеды, молча посетовала, что не взяла с собой оружия. Я ведь не знала, что сегодня вечером меня вызовут, и не подготовилась. Впрочем, возможно, на то и был расчет.
Я вызвала в гримерку менеджера и объявила, что после концерта у меня жутко разболелась голова. Что мое появление на благотворительном вечере, запланированное на сегодня, придется отменить, потому что я сейчас же возвращаюсь в отель и ложусь спать.
Тот покивал, мысленно уже соображая, какую правдоподобную легенду выдать устроителям вечера – не станешь же, в самом деле, говорить, что Айла приболела, в противном случае завтра же слухи, раздутые до космических масштабов, просочатся в газеты.
Однако я платила ему неплохие деньги именно за то, чтобы в случае необходимости он был в состоянии ловко извернуться и прикрыть меня. Так что сейчас мне совершенно не стоило волноваться, менеджер выполнит свою работу на «отлично», как и всегда. Он негласно объявит представителям принимающей стороны о том, что у меня грипп, пресс-секретарь проследит, чтобы новость о моем отсутствии не просочилась в газеты. Музыканты будут усердно репетировать, а отряд стилистов будет держать наготове костюмы для следующего концерта и днем, и ночью.
Все будет отлично, потери бойца отряд не заметит.
…Я вышла из гримерной, проскользнула по коридору и выглянула в выход для персонала.
У дверей меня ждала машина, за рулем сидел какой-то бледноватый субъект. Господи, и почему у них у всех всегда такие лица? Словно нарисованный грифелем портрет пару раз энергично потерли ластиком, стушевав все черты…
Я быстро влезла на заднее сиденье и захлопнула за собой дверцу.
Не произнеся ни слова, водитель завел мотор. Машина рванула по ночному Стамбулу.
Как ни странно, в такие моменты меня все еще охватывала тревога. Подлая жизнелюбивая человеческая натура. Казалось бы: не все ли равно должно было быть мне, нынешней, что будет дальше? И даже если предположить самое худшее – что этот ангел Апокалипсиса везет меня сейчас куда-нибудь в глухое место, на загородный пустырь или заброшенный пляж, и там пустит мне пулю в висок, – разве это должно так уж сильно меня пугать? После стольких лет, после всего…
А поди ж ты, умирать отчего-то отчаянно не хотелось.