Тогда же я поняла только – то, что он проделывал со мной в ту ночь, нисколько не походило на полудетское, невинное, чистое и солнечное, что было у меня с Санькой… Теперь это было сильнее, пламеннее – и в то же время… только телесное. Как будто душа моя отделилась от тела и парила где-то под потолком, с отстраненным интересом наблюдая за происходящим на кровати…
Наверное, я могла бы влюбиться в Мишу.
Этот рыжий бандюга был невероятно притягательным человеком, его животный магнетизм, жадная страсть к жизни, веселая беспринципность, азарт подкупали и кружили голову.
Да, я могла бы влюбиться – в других обстоятельствах.
Не случись со мной в шестнадцать той аварии, не живи во мне так глубоко страх снова подставить вселенной свою ахиллесову пяту. Я отказывалась, решительно отказывалась собственными руками вышивать между лопаток липовый листик, в который меня потом так легко будет поразить насмерть…
Поэтому наутро я решила, что с Мишей мне весело и надежно. Что он человек интересный и богатый (при моей отчаянной фобии нищеты и беспомощности это играло не последнюю роль). Что я не против иногда с ним встречаться, если он предложит, но… и только.
Никаких глубоких чувств, никаких привязанностей, романтики и надежд!
Я просто не могла себе этого позволить.
Миша же, не подозревавший о проделанной мной за ночь внутренней работе, казался вполне довольным тем, как все складывалось.
Наутро он все так же балагурил, не выпуская меня из рук, шептал на ухо непристойности и хохотал. Ему постоянно кто-то звонил, в дом являлись какие-то люди, о чем-то договаривались, что-то привозили, что-то забирали. Миша умудрялся управляться со всеми делами играючи, легко и весело, ни на минуту не меняя расслабленно-глумливого выражения лица.
Спешить мне было некуда, до концерта оставался еще почти целый день. Я валялась в шезлонге во дворе, прихлебывала кофе из чашки (никаких холодных коктейлей, никогда, ни при каких обстоятельствах! Беречь связки! Я наблюдала за Мишей, пытаясь понять: чем же все-таки он занимается, на чем зарабатывает свои миллионы?
Пока что выходило, что Миша так остроумен, легок и симпатичен, что люди несут ему деньги сами, просто потому, что считают его самым своим закадычным другом.
Примерно через неделю после нашего внезапного и так стремительно развивавшегося знакомства Миша спросил меня:
– Когда у вас заканчиваются гастроли?
Мы валялись на пляже. Море шипело и пенилось у ног, а солнце горячо оглаживало спину между лопаток. Миша только что закончил какой-то крайне важный разговор по мобильнику («Да, то, что вы хотели, уже у меня. Конечно, можно в пятницу, если вам так удобно. Никаких проблем! Жду звонка!») и лениво вертел сейчас аппарат в руках. Кожа его на солнце не чернела, а красиво бронзовела, наливаясь темно-красным, индейским оттенком. И он еще сильнее становился похож на пирата, бесшабашного и первобытно-веселого.
– Через десять дней, – отозвалась я. – Неохота в Москву. Там сейчас плюс семь и дождь…
– Так оставайся, – легко бросил он.
Я засмеялась, не поднимая головы.
«Оставайся!»
Как будто все так просто…
Но Миша – человек легкий во всем – никаких сложностей не терпел и справлялся с ними разрубанием гордиева узла.
– Чего смеешься? – Он тронул меня за плечо. – Что тебе мешает? Панкеев? Этот жадный старый поц? Сколько там ты ему осталась должна по контракту? Я заплачу.
Я вскинула голову и посмотрела на него через плечо, поверх темных очков.
Это же… Это же как раз то, о чем я так давно мечтала! Стать свободной, послать к черту Панкеева с его кабалой.
Вот только…
– А что потом? – напряженно спросила я.
– Потом? – Миша дернул плечами. – Потом ты останешься со мной, мы будем обжираться вкусной едой, валяться на пляже и трахаться как кролики. Что еще? М-мм… Найму тебе персонального менеджера, снимем клип, пустим его в ротацию – хочешь по здешнему центральному каналу, хочешь – по русскому. А там уж… – Он сделал широкий жест рукой, как бы давая понять, что он лично не видит, что могло бы помешать дальнейшему самому широкомасштабному развитию моей карьеры.
– Но… почему? То есть… на каком основании ты хочешь все это для меня сделать?
– Да потому что я влюблен в тебя до охренения, мон амур, – хохотнул Миша, обхватил меня за плечи, рванул на себя и принялся жадно целовать.
Я не была, конечно, совсем уж наивной идиоткой. Но мне было двадцать. И в жизни я еще практически ничего не видела, и в людях разбираться не умела…
И, наверное, очень хотела верить в то, что в жизни порой есть место удаче, счастливому билету. Что порой можно, не прилагая никаких усилий, просто сорвать джек-пот.
И я согласилась.
Согласилась, потому что все же слегка влюбилась в Мишину кипучую энергию и легкость бытия, ощущаемую с ним рядом. Разорвала контракт с Панкеевым, расцеловалась с Вероникой – спорить готова, она едва удерживалась, чтобы не цапнуть меня зубами за щеку от досады, что воплотить ее давнюю мечту удалось именно мне, «ханже и последнему оплоту невинности», как она меня дразнила. Я позвонила матери и объяснила, что в ансамбле больше не работаю и задерживаюсь в Израиле на неопределенный срок.
– А как же учеба? Диплом? – гремела она в трубку.
– Скажи ей, я был на твоем концерте, – советовал сидевший напротив Миша, – и могу со знанием дела утверждать: тебя всему уже отлично научили.
– Мам, я оформлю академ, – отмахнувшись от него, убеждала я. – Все будет отлично, мам! Скоро увидишь меня по телевизору.
Миша и правда не обманул.
Отвез меня на студию звукозаписи где-то в центре города, познакомил с дерганым парнем в прямоугольных очках, со здоровенной круглой дырой в ухе.
– Это Бен, твой новый продюсер, – познакомил меня Миша.
Парень вежливо раскланялся со мной, а Миша по обыкновению глумливо шептал в ухо:
– Выпендривайся, как заблагорассудится! Я плачу ему такие бабки, что ты можешь у него на яйцах танцевать, он только «спасибо» скажет.
– Алина, вы говорите на иврите? – спросил Бен по-английски.
– Скоро выучит, – заверил его Миша.
– Тогда пока будем общаться по-английски, ок? – улыбнулся Бен. – Итак, давайте вместе подумаем, как нам сделать из вас звезду.
…Бен представил мне своих знакомых музыкантов, которые с этого дня должны были мне аккомпанировать. Притащил на студию композитора – престарелого рокера с длинными седыми патлами и в затасканной кожаной косухе. На удивление, мелодии он писал и в самом деле отличные.
Затем потянулись недели на студии звукозаписи. Бесконечные репетиции, дубли, «Давайте попробуем на полтона ниже?», «Последний припев стоит переписать еще раз»…