Он говорил:
– Ты даже не представляешь, с какой бездарностью порой приходится иметь дело! Любая скотина мнит себя писателем, непризнанным гением. Ты – совсем другое! Ты так чувствуешь людей, все твои персонажи живые, они думают, чувствуют, говорят. Когда я тебя читаю, мне хочется работать! Ты – мое вдохновение!
Чего мне было еще? Поразить самоотдачей в постели, потешить тщеславие, похвалить мою работу, подпустить яду в адрес более удачливых собратьев по перу… И вот я уже следовала за ним, слепая и глухая, как крыса за гаммельнским крысоловом.
Я и сама от всей этой истории становилась какой-то другой. Бесконечно перекраивала каждую сцену несчастного сценария, пока из каждой строчки не начинала сквозить такая безысходная нежность, что делалось жутко.
Месяц. Всего только месяц длилась наша работа. И я без преувеличений могла бы сказать, что это был счастливейший месяц в моей жизни. И, наконец, точка поставлена. Авалов деловито сунул под мышку папку со сценарием, поцеловал меня уже как-то бегло, без особого вдохновения, сказал: «Позвоню на днях» и исчез.
Я ждала. Я терзалась, спала в обнимку с телефоном, названивала сама, слушала бесконечные «Я занят, ищу продюсера, выбиваю деньги, провожу кинопробы…» Я вздрагивала от каждого звонка в дверь и летела открывать, мучительно надеясь, что увижу его на пороге. Я не могла поверить, что после всего, что было у нас, после этого творческого единения, после наших безумных ночей, когда мы, казалось, всеми жилами прорастали друг в друга, он смог просто уйти вот так, ничего не объясняя, забыть обо мне, не посчитать нужным даже попрощаться. Я караулила у проходной «Мосфильма». Ходила, в надежде встретить его, на околокиношные тусовки и, наконец, столкнулась с ним в коридоре студии. Он горячо рассказывал что-то юной субтильной блондинке с глянцево-бесконечными ногами (Люсе, как я узнала позже).
– Привет! – бросил он мне, коротко, торопливо, не удостоив даже взглядом. Настоящие гении могут позволить себе отбросить такие мещанские пережитки, как вежливость. – Познакомься, это Людмила Хрулева, главная претендентка на роль Ингрид Вальтер.
Он смотрел на нее пристально и изучающе, а по мне лишь скользнул глазами, и до меня наконец дошло, что этап работы над сценарием завершен, начинаются съемки и мастеру понадобился другой источник вдохновения. Что он, этакая цельная натура, может отдаваться целиком только чему-то одному, на многих его просто не хватает. Была я – и он весь был мой, до кончиков пальцев, до самой глубины своих кошачьих глаз. А теперь мое время прошло, и он так же искренне, до печенок, навзрыд увлечен другой. Вот только поверить в то, что это безумие, которое было между нами, способно повториться у него с другой женщиной, я, сентиментальная бестолочь, поверить не могла, все-таки, казалось мне, нас связывало что-то особенное.
Потом я решила переболеть, переломаться и выбросить всю эту слезливую пакость из головы. Получила гонорар за сценарий, раздала долги и пустилась во все тяжкие. Пила водку с какими-то случайными маргиналами, до одури, до постыдных утренних стенаний. Завела нудный роман с красивым, как реклама спортклуба, и пустоголовым каскадером Андреем. Я была относительно молода, весела и беспечна. По крайней мере, мне самой так казалось.
А потом он позвонил. Ранним весенним утром. Я, сонная, выскочила из постели, стояла босиком на холодном полу. Из-под одеяла высунул взъерошенную голову недовольный розовощекий Андрей.
– Мы уезжаем в киноэкспедицию на Тибет, – не то чтобы сказал, а скорее приказал Авалов. – Хочу, чтобы ты поехала со мной. Собирайся, визу мы за два дня сделаем.
Немногословный, деловой, суровый. Этакий верховный главнокомандующий. Он уже записал меня в неисчислимый полк своих безропотных солдат и теперь лишь коротко отдавал приказания.
Я очень хотела гневливо заявить: «Ты думаешь, что можешь позволить себе пропадать вот так, а потом заявляться как ни в чем не бывало? Да за кого ты меня принимаешь? Для тебя все люди – рабы твоих идей, никто, мусор под ногами? У меня есть своя жизнь…»
Разумеется, вместо этого я проблеяла разомлевшим голосом:
– Когда вылет?
И вот теперь тряслась в самолете, уставшая, издерганная, созерцала, как Авалов, едва перебросившийся со мной парой слов, щебечет с будущей Ингрид Вальтер, изнывала от сцен ревности, которые постоянно закатывал мне Андрей, сумевший правдами и неправдами тоже пробиться в киногруппу картины. Сидела и задавалась вопросом: ради чего я здесь? Неужели ради произнесенных глухим хрипловатым голосом слов: «Хочу, чтобы ты поехала со мной»?
Самолет стремительно снижался. Он летел прямо над вершинами, казалось, еще секунда – и мы на полной скорости врежемся в один из каменных уступов, занесенных белоснежной, мерцающей на солнце лавиной. Под нами расстилались бескрайние просторы Гималайской пустыни. Горные хребты в слепящих снегах, извечные пятидесятиградусные морозы, поселения диких, никогда не знавших благ цивилизации племен… Я отвернулась от окна, зажмурилась и изо всех сил вцепилась в подлокотники кресла.
– Ой, мамочки! – взвизгнула Люся.
– Девушка, девушка, пакет! – орал кто-то сзади.
– Что… что это? – пробормотал задремавший было Славик.
– Не волнуйся, – объяснила я. – Аэропорт Лхасы считается одним из самых сложных в мире. Он окружен горами, понимаешь? Самыми высокими горами в мире. Поэтому сюда летают только опытные, военные пилоты. Все будет в порядке, я уверена. В конце концов, погибнуть на святой земле, так сказать, «колыбели человечества»… Не каждому выпадает такая честь!
Славик вытаращился на меня, слегка прикусил губу и вжался в кресло. Через несколько минут шасси глухо стукнулось о взлетную полосу, и самолет понесся по земле. Сзади раздались жидкие аплодисменты. Я поняла, что боевой дух моих попутчиков сильно подорван утомительным перелетом и количеством выпитого на борту. Самолет остановился, и мы двинулись к выходу. Прямо за спиной покачивался, прижимая ко рту платок, осветитель Стасик. За ним, обдавая всех присутствующих алкогольными парами, высился актер Поливанов. Кинолог Володя нетерпеливо переминался с ноги на ногу перед встречей со своим верным Акбаром. Невозмутимый и свежий, как кипарис, Авалов замыкал шествие. Итак, мои коллеги в полном составе готовы вступить в «страну богов».
Съемочная группа, устало переругиваясь, усаживалась в автобус, который подогнали для нас по распоряжению продюсера Грибникова, жизнерадостного толстячка с вечно скошенным от вранья левым глазом, встречавшего нас в аэропорту. Лица моих коллег приобрели сероватый землистый оттенок, глаза глубоко запали.
– Господи, чего так башка-то кружится? – пробормотал как бы про себя актер Поливанов, известный своим пристрастием к спиртному и молоденьким помрежкам.
– Разреженный воздух, – пояснила я и добавила: – Еще чуть-чуть, и окажетесь в полной нирване! А оттуда, знаете ли, не все целыми возвращаются. Предупреждала ведь я, не стоит квасить весь перелет!
Наконец мы двинулись в путь по улицам древнего города. Я прижалась лбом к стеклу и жадно всматривалась в открывавшийся за окном пейзаж, стараясь не упустить ни одной детали. Над городом раскинулось яркое, насыщенное, почти неестественно синее небо. Сказочные белоснежные облака зависли над пологими серо-зелеными горными откосами. Мы проезжали мимо вытянутых в длину разноцветных – белых, красных, желтых – невысоких трех-, четырехэтажных домов, мимо площадей, в центре которых, прямо на земле, разложили свой товар местные балаганщики в ярких балахонах. В окне мелькали иероглифы, начертанные на бесчисленных флагах и транспарантах. То и дело за крышами домов появлялись золоченые маковки расписных буддийских храмов, похожих на старинные китайские чашки. А высоко над городом возвышалось удивительно красивое, высокое красно-белое здание, своими очертаниями напоминавшее неприступную крепостную стену. Я догадалась, что это – знаменитый тринадцатиэтажный дворец Потала, бывшая резиденция беглого далай-ламы, возведенная на горе Маопори много веков назад.