– Не открывай! – попросил Володя, не отпуская ее. – Черт с ними, кто бы там ни был.
Его руки не отпускали ее, проникли уже под платье, жадно ласкали тело. Вероника мягко отстранилась:
– Подожди, ну подожди, милый, надо все-таки посмотреть, вдруг что-то важное.
Поспешно оправив одежду, она выскочила в коридор. В дверях возвышался угрюмый, припорошенный снегом, давно знакомый шофер Лапатусика Юра. Перед ним, спиной к Веронике, стояла Инна.
– А разве она не предупредила? – удивленно улыбалась Инна. – Она же замуж вышла. Так и сказала, если за мной приедут, передай, что старый пердун мне до печенок осточертел! И муж еще добавил, что пусть, мол, только сунется, все ребра пересчитаю.
– Так и сказал? – изумленно шевельнул прокуренными усами Юра.
– Угу, так и сказал, – закивала Инна. – Грубо, конечно, но это уж, извините, не мое дело, меня только передать просили.
Юра хмыкнул и ретировался. Инна закрыла за ним дверь, обернулась с победоносным видом и увидела замершую у бывшей генеральшиной спальни Веронику.
– Ты что? – прошипела Ника осипшим вдруг голосом. – Совсем охренела? Ты что творишь? Зачем?
– А что? – подняла брови Инна. – Я же правду сказала, ты теперь наконец-то молодоженка, не пристало тебе кобелей старых развлекать, разве нет? Да, и передай там своему суженому, пусть о прописке позаботится. А то что-то мне кажется, что к вам скоро участковый нагрянет. Ну, привет, желаю счастья в личной жизни! – она прошествовала мимо опешившей Ники в свою комнату.
Вероника ворвалась к себе, отдуваясь от злости. Володя так и замер.
– В чем дело? – спросил он.
– Эта гадина… – с негодованием махнула рукой в сторону коридора Вероника. – Сволочь последняя! Что она до нас докопалась? Чем мы ей так покоя не даем? Какое ей дело, в конце концов? Я не понимаю, она мне завидует? Что я моложе и красивее? А может, выжить меня из квартиры хочет, комнату мою занять?
Володя, помявшись, бросил смущенно:
– Знаешь, я думаю, дело не в тебе, дело во мне.
– В смысле? – вскинула брови Ника.
– Ну, понимаешь, мы с Инной когда-то давно… Одним словом, у нас был, если это можно так называть, роман.
– У тебя с Инной? – ахнула Вероника. – Она же твоя сестра!
– Двоюродная, – напомнил Володя. – И мы ведь не росли с ней вместе, виделись только летом, у бабки в деревне. Ну, и вот такое произошло. Глупейшая история, мы были почти детьми, точнее, подростками…
Он отвернулся, отвел глаза, принялся шарить по карманам в поисках папирос. Вероника покачала головой, не в силах осознать услышанное.
– И что же, ты любил ее? – настороженно спросила она.
– Да ну, какое там… – отмахнулся он. – То есть тогда казалось, что любил… Мне же семнадцать лет было, я в те годы каждый месяц влюблялся до смерти. Опять же лето, жара. Каникулы, хочется каких-то приключений, сильных чувств. Говорю же, мы были подростки, ни черта еще не понимали.
– А она тебя? Тоже любила? – продолжала выспрашивать Ника.
– Ну, не знаю. Наверное, да. Тогда. Но с тех пор восемнадцать лет прошло, мне и в голову не приходило, что это что-то для нее значит. А теперь… не знаю… Мне кажется, она все еще злится за ту историю. Ну и… мстит мне, что ли. Глупость, конечно, ужасная.
– Хорошенькое дело, – нахмурилась Вероника. – А я-то думала, вы просто дальние родственники… и на тебе! Ну и чем же все это у вас закончилось?
– Да ничем, – с досадой бросил Володя.
Отошел к окну, потянувшись, открыл форточку, закурил, стараясь выдыхать дым на улицу.
– Это и длилось-то всего две недели. Потом лето кончилось, мы разъехались – и все.
Самое сложное было – не заснуть. Когда все тело сладко ноет, утомленное недавней схваткой, когда голова кружится от жаркого, хмельного запаха сена и Инкина рука, такая тонкая и черная, обвивает шею. Уткнуться лицом в худенькое вздрагивающее плечо и отрубиться до утра.
Но спать нельзя, нет! Иначе пропустишь рассвет, не успеешь вовремя выгнать Инку с чердака обратно в комнату, а потом проснется бабка, начнет шаркать по дому, греметь ведрами в огороде, разбудит мать и тетку, и тогда уйти незамеченной ей будет уже нельзя.
Инка приходила каждую ночь. Он лежал на сене, смотрел в дощатый потолок и ждал ее. Чутко прислушивался к затихающим звукам дома: вот улеглась мать – кровать тяжело охнула под весом, вот захрапела бабка Нюра, стукнула ставней тетя Лена. И, наконец, все стихало, а затем на лестнице раздавались почти неслышные, легкие шаги босых ног. Инка проскальзывала в приоткрытую дверь, ныряла к нему, поначалу отбивалась, яростно, давясь приглушенным смехом:
– Ой, не могу, щекотно! Пусти, дурак!
Потом начинала дышать часто и глубоко, расширившиеся зрачки вздрагивали, губы приоткрывались. Она сама через голову стягивала ветхую ночную рубашку и приникала к нему всем своим тощим, по-девчоночьи угловатым, жарким телом. И каждый раз где-то внутри все переворачивалось: ведь так нельзя, они делают что-то ужасное, постыдное, запретное. И от осознания этого еще сильнее, еще слаще и мучительнее разгоралось в теле желание, и он с ненасытной жадностью набрасывался на Инку, будто хотел смять, раздавить все ее хрупкие полудетские косточки.
Потом, обессиленные, лежали навзничь и временами окликали друг друга:
– Ты не спишь?
– М-м-м, нет.
– Вовка, ты засыпаешь, я побегу!
– Нет, постой, не уходи еще! Утро еще не скоро…
И, конечно, однажды ночью не выдержали, уснули, и так и провалялись в сладком забытьи, сплетясь руками и ногами, до самого утра. Тут-то их и поймали.
Кой черт погнал мать с утра пораньше на чердак? Что ей там понадобилось? Тяжело отдуваясь, полная Людмила вскарабкалась по шаткой лестнице, поморгала глазами в полутьме и огласила дом истеричным бабьим визгом. Они вскочили, конечно. Инка, вся красная, дрожащая, криво натянула сорочку, он никак не мог застегнуть брюки. А мать все голосила, пока не вскарабкалась на чердак тетя Лена, а бабка, которой годы не позволяли уже сюда влезть, топталась у лестницы и охала:
– Ленка, Людка, да шо там такэ зробилось?
И началось. Мать вопила как недорезанная:
– Ужас! Кошмар! Семейное проклятье!
Тетка, с одного взгляда оценив обстановку, коротко хлестнула дочь по щеке, бросила, как ошпарила:
– Шлюха! Семью опозорила! Марш отсюда!
И Инка, всхлипывая и зажимая рукой горящую щеку, скатилась со ступенек, толкнула бабку и спряталась за дверью.
– Да не ори ты, Люда, на всю деревню, – гаркнула Лена. – Сейчас сбегутся, как на пожар. Уймись! Ничего страшного не произошло.