Уже через пять минут Симыч сапогом раздувал во дворе блестящий самовар, а Маруся несла из дома булку белого хлеба и банку с густым прошлогодним мёдом.
— Ну а всё-таки, — сказал вдруг, хитро прищурившись, Симыч, когда мы немного размякли от чая и от беседы, — вы же не просто так сюда приехали, а по делу. Говорите, по какому.
— Да какое дело, Сим Симыч, — начал отнекиваться я, — просто так приехали, безо всяких дел. Каникулы ведь. Воздухом хотим подышать, на рыбалку сходить…
— Мишка, — снова хитро сказал Симыч, — не люблю врунов, ты же не из таких, верно?
— Ну… — замялся я, — есть тут действительно одно дело. Но вы всё равно не поверите, Сим Симыч, такое оно необычное, это дело!
— Поверю, Мишка, даже в самые необычные дела поверю. Вы ж, неслухи, из дома бежать надумали! Отвечайте, чудики, а то сам вот этими руками возьму, — Симыч показал нам две свои тяжёлые и широкие, задубевшие от работы с землёй и деревом, ладони, — и в город отвезу.
Мы с папой переглянулись. Ну, такой он, Сим Симыч, насквозь людей видит.
— Мишка, — сказала тут Маруся, — рассказывай уже, дедушка обязательно что-нибудь придумает.
И тут нас с папой словно прорвало: мы стали наперебой рассказывать про жабу-рабу, превратившую папу в одиннадцатилетнего мальчика. О том, что мы никак не можем рассказать об этом маме. О том, что мы перепробовали для того, чтобы папа снова стал взрослым человеком. Ничего-то у нас не получилось, и теперь, если Симыч нас выгонит, нам придётся с ним расстаться на веки вечные, потому что папа не может быть иждивенцем в собственной семье. А маме напишет, что уехал в командировку в Монголию и решил оттуда не возвращаться. А если Симыч позволит, то папа тут у него поживёт несколько дней.
Симыч слушал, задумчиво покуривая трубочку с новым вишнёвым чубуком, поглаживая свою короткую седую бородку. Мы думали, он не поверит. Или смеяться будет. Но Симыч поверил и ни разу не усмехнулся.
— Серьёзное дело, Мишка, — сказал он, когда мы закончили, — а ты говорить не хотел. Ты, Борис, как тебя там, Сергеевич, спрашиваешь, чего же вы не так делали. А я объясню. Вы, потому как детишки, взрослость немного неправильно понимали.
— Максим Максимович, ну как же неправильно? — возразил папа. — Что же, я не знаю, как себя взрослые люди ведут? Я ж был взрослым вот только что, буквально неделю назад. Ещё вроде бы не забыл.
— А мошеннику тоже взрослый человек деньги отдал? — мягко оборвал его Симыч.
— Ну, так это… попали в ловко расставленные сети. Ошибка, с кем не бывает! — воскликнул папа.
— А от жены чего же тогда прячешься? Ты же ничего такого ужасного не натворил, чтобы по углам бегать.
— Да вроде нет. Боюсь я ей сказать. Крику ведь будет, слёз…
— Перво-наперво, Борис Сергеевич, усвой: взрослый человек правду говорит и от проблем не бегает.
— Так и я же не бегаю, я её решить пытаюсь! — горячо возразил папа.
— Так она не с той стороны решается! — усмехнулся Симыч.
— Да с какой же?
— Вот что, братцы, — сказал Марусин дедушка, — сегодня у меня переночуете, вечерком ещё всё обговорим, а завтра утром посажу вас на электричку и поедете: ты — домой к матери, а ты — к жене.
— Но я… — снова начал пререкаться папа.
— Без «но», — сказал Симыч, — лошади не держу.
Утром Симыч разбудил нас рано, напоил чаем и надел на папу рюкзак. Встряхнул его за лямки и строго посмотрел в глаза:
— Запомни, Борис Сергеевич, настоящий мужчина — он и в одиннадцать лет настоящий мужчина. В доме он хозяин, с супругою он джентльмен, а детям своим — лучший друг. Последнее, я смотрю, у тебя теперь очень хорошо получается. Ну, с богом! — и Симыч повёл нас на станцию.
На обратном пути в электричке мы с папой опять молчали, но не было уже в нашем молчании той безнадёжности, которая мучила нас по дороге в Чудово. Папка мой как-то даже посветлел лицом, да и я повеселел. Всё-таки не может ошибаться такой хороший и умный человек, как Сим Симыч. Всё-таки есть шанс, есть надежда нам с папой и мамой остаться вместе.
— Миша!!! Это как вообще понимать? Какое ещё Чудово? Какие Орликовы? Уехал, какой-то клочок бумаги матери оставил! Телефон отключил! — начала ругаться мама, как только мы появились на пороге. — Я тут с ума схожу! По стенам уже бегаю, места не нахожу! Заходи, сейчас немедленно встанешь в угол!!! Ой, извини, Борис, — мама только заметила папу, — но сейчас лучше иди домой. Миша, дома будешь сидеть под замком, и никаких друзей!
— Мам, — робко я попытался вклиниться, — Боря — он мне не друг…
— Ну тем более. Раз уже не друг, пусть домой отправляется!
— Ну, то есть друг, но не только…
— А кто ещё? — вскинула брови домиком мама.
— Он мне ещё и отец, — сказал я, а папа вздохнул и развёл руками.
— Что?!!! Миш, ты чего? Он же в Монголии у нас, в командировке. Сообщения от него каждый день приходят, всё нормально, пишет… — Мама выглядела растерянно. — Миш, с тобой всё в порядке? Ты здоров? Сам подумай, как этот мальчик твоим отцом может быть?
— Может, — сказал папа.
— Может, — кивнул я. — Сам бы не поверил, но лично присутствовал и во всём участвовал.
— Ничего не понимаю, — пробормотала мама. — Где присутствовал? В чём участвовал?
— В превращении папы вот в него… вот в такого… молодого.
— В каком-таком превращении?
— Да мы сами не знаем, как это всё получилось, — подал наконец голос папа. — Помнишь ту тетрадку, куда я игры для Мишки записывал? Я только поиграть с ними хотел, а там считалка одна, эне-бене-раба… А она — бац! — и сработала.
— Мы смотрим, — подхватил я, — вместо папы уже какой-то мальчик сидит.
— Мальчик? — Мама отказывалась верить в наш рассказ.
— Мальчик, — хором ответили мы.
— Мишенька, там… — мама побледнела, приложила руку к груди и стала оседать вниз по стенке, — в сумочке таблетки… такие… принеси.
Я поскакал в кухню и вернулся с маминой дамской сумочкой в руках. А папа взял маму под локоть и повёл к дивану.
— Боря, — спросил она слабым голосом, — это правда ты? Вы меня не разыгрываете?
Папа кивнул головой, мол, я это, укрывая маму пледом. Я дал маме таблетку, принёс ей стакан воды. Мама немного отдышалась, пришла в себя и сказала:
— Даже если это и так, — произнесла она слабым голосом, — я всё равно требую доказательств.
Папа достал из кармана обручальное кольцо.
— Это и Мишка тебе дать мог.
Папа показал ей паспорт.