Утраченное Просвещение. Золотой век Центральной Азии от арабского завоевания до времен Тамерлана - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Фредерик Старр cтр.№ 70

За несколько десятков лет до смерти аль-Хорезми в 850 году он был признан старейшиной научного Багдада. Там, где только талантливые астрономы и математики могли читать на арабском языке, аль-Хорезми считался эталоном образованного человека. Он вдохновил множество последователей среди арабов и многих астрономов из своей родной Центральной Азии. Из числа последних никто не стал более знаменит, чем Абу Махмуд аль-Ходжанди, уроженец Ходжента, древнего и независимого города виноградников, находящегося на севере сегодняшнего Таджикистана (откуда родом была невеста Александра Великого Роксана). Абсолютная заслуга аль-Ходжанди заключается в том, что он был тюрком, которого стали считать классиком астрономии. Ничего не известно о том, как он начал свой путь в качестве разработчика первых астролябий и армиллярных сфер, а затем и самого большого в мире астрономического инструмента. Вполне вероятно, что он обучался вместе с астрономами в Бухаре, потом переехал ко двору Буидов, – шиитской династии, чей дворец находился в городе Рее, в пригородах современного Тегерана. Аль-Ходжанди также был странствующим ученым.

Возле Рея он соорудил свой новый тип секстанта для определения угла между плоскостью земной орбиты и плоскостью земного экватора (так называемое «наклонение эклиптики»). Измерив высоту меридиана Солнца во время двух солнцестояний, Худжанди смог прийти к заключениям относительно наклона оси, результаты которых были намного точнее, чем у кого-либо ранее. Но другой центральноазиатский ученый Бируни позже пришел к выводу, что это был расчет угла здания, в котором расположен секстант ^[503]. Помимо вклада в астрономию аль-Ходжанди также приписывают доказательство теоремы синусов для сферических треугольников – уравнения, связывающего длину сторон треугольника с синусами его углов.

Повторное открытие и перевод на арабский язык древнегреческих текстов привели к появлению еще большего количества вопросов, чем ответов, поскольку древние писатели заново поднимали многие философские проблемы, решение которых, как казалось, содержалось в откровениях пророка Мухаммеда. Как был создан мир? Бессмертна ли душа? Каково идеальное человеческое общество и как им руководить? И самое главное – каковы, если они вообще существуют, пределы человеческого разума? Любопытно, что эти вопросы не возникали, когда багдадские ученые читали переведенные работы индийских писателей. Возможно, потому, что культурная пропасть между индийским и арабским миром была слишком велика. Но они возникали у тех, кто читал новые переводы с греческого языка. Читатели этих переводов не могли обойти философские вопросы, так как они тесно переплетались с научными и практическими. Две стороны греческой мысли были нераздельно взаимосвязаны.

Так возник многовековой спор по поводу того, что в арабском языке известно как фальсафа, или философия. Само это название отражает всепоглощающее воздействие Древней Греции на мусульманский Багдад. Подход к жизни древних греков был гуманистическим и космополитичным, а также подразумевал твердую веру в идею прогресса ^[504]. Что касается метода, то сторонники фальсафы горячо благоволили разуму. Разум, а не обычай, традиция или вера, был самым лучшим инструментом человечества для понимания космоса и его места в нем. Большинство из тех, кто следовал фальсафе, также принимали принципы религии и даже предполагали, что с помощью разума можно раскрыть их. Но с самого начала было неясно, должен ли этот спорный вопрос пересмотреть классическое наследие так, чтобы подвести его под откровения ислама, или он должен изменить мусульманское мышление так, чтобы оно более точно соответствовало идеям греков. В любом случае принятие греческой мысли исламским миром было далеко не пассивным. Каждый шаг пути сопровождался жаркими спорами, которые вызывали еще большую полемику по поводу значения фальсафы.

То, что эти вопросы являются спорными, стало ясно уже во время попытки халифа аль-Мамуна устранить всех, кто не был согласен со строгим рационализмом мутазилитов. Битва велась в таких разнообразных областях, как философия, эпистемология, метафизика, нравственная философия, физика и теология. Своей наивысшей точки эта борьба достигла в трудах величайшего философа мусульманского мира аль-Фараби (территория современного Казахстана). В апогее она была и через 300 лет, когда еще один блестящий и воинственный выходец из Центральной Азии – аль-Газали – стремился разрушить аргументы рационалистов.

Ирония заключается в том, что точкой отсчета этой великой битвы умов были труды аль-Кинди, гордости арабской науки и философии ^[505]. Аль-Кинди одобрительно отметил аргумент Аристотеля о единстве и вечности Бога, но задумался над утверждением своего греческого наставника о том, что материя тоже вечна. Это, в конце концов, противоречит догме, общей для иудаизма, христианства и ислама, что Бог создал Вселенную из ничего. Однако даже это представляло собой проблему, поскольку подразумевалось, что Бог до свершения этого действия был в какой-то степени неполным. Мутазилиты, аль-Кинди и его последователи – все они обдумывали эту загадку и пришли к смелому решению, которое зависело от тонкого различия между сущностью и существованием, где только один лишь Бог является сущностью, а весь физический мир представляет собой более низкий порядок существования. Кроме того, аль-Кинди, как и Аристотель, признавал существование души, но как мусульманин он не мог принять греческую точку зрения о том, что душа не может существовать независимо от тела. Наконец, он обратился к фундаментальному вопросу истин, полученных посредством прямого откровения, важного для ислама, но отсутствующего в греческой традиции мысли.

К этим и другим ключевым пунктам явного противоречия между греческой мыслью и исламом аль-Кинди применил двойные стандарты разума и веры. В том, что касается разума, он удобно лавировал между фундаментальными различиями Аристотеля и Платона, а также между Платоном и более поздними неоплатониками из Египта. Снова и снова он подтверждал в своем трактате «О первой философии» ^[506] и в других работах, что разум – это одно из двух верных средств установления истины, а второе средство – это откровения пророков. В его работе не была упомянута интуиция, которую некоторые преемники аль-Кинди предлагали в качестве третьего способа познания. Тем временем аль-Кинди утверждал, что разум и вера полностью совместимы друг с другом, это и стало его самым важным заявлением.