Двадцать лет в разведке - читать онлайн книгу. Автор: Александр Бармин cтр.№ 62

Я был удивлен безынициативностью французов в этом вопросе. Нам удавалось заключать во Франции некоторые сделки, но платить нам приходилось очень дорого. Французский промышленник, согласившийся дать нам кредит на два года, добавлял к нему до сорока процентов для покрытия риска. Но даже с такой прибылью он не чувствовал себя спокойно потому, что белоэмигрантские круги в Париже продолжали убеждать его в том, что большевистский режим скоро рухнет. Запугав этого французского капиталиста, те же самые эмигранты, зная, что мы в любом случае выполним свои обязательства по облигациям, тут же скупали их по дешевке. Позже, когда наше финансовое положение улучшилось, Госбанк через конфиденциальные каналы стал выкупать эти облигации и таким образом несколько снизил масштабы наших потерь.

В этот период иностранцы очень плохо представляли себе, что происходит в России. Например, я вел переговоры о поставке в Кузнецк в течение девяти месяцев партии коксовых батарей. Директор французской компании запротестовал:

– Я только что приехал из Кузнецка! Там пустыня и бездорожье. Какой смысл поставлять туда оборудование, пока вы не освоили сам район? А на это уйдет не меньше двух лет.

На самом деле беспощадная решительность Сталина бросила в Кузнецк огромное число строительных бригад: старых большевиков и молодых комсомольцев, рабочих-ударников и инженеров, заключенных и кулаков, которые были движимы кто энтузиазмом, а кто страхом. Эти люди жили в бараках и питались черным хлебом и кислой капустой, но за год завод был построен.

В конце 1930 года меня повысили в должности – я стал заместителем торгпреда и генеральным директором по импорту. Правовые и социальные условия, в которых нам приходилось вести работу, не только не улучшались, но, наоборот, становились все тяжелее. Решения французских судов сделали бы наше существование практически невозможным, если бы мы не выработали систему обхода этих решений. Бывшие владельцы судов, национализированных в ходе революции и плававших теперь под советским флагом, получили решение суда, позволявшее им предъявлять права на собственность и авуары Наркомвнешторга. Посол Довгалевский заявил протест, но это не помешало судебным исполнителям войти в наши помещения и опечатать мебель. Теперь направляемые нам товары и денежные средства приходилось маскировать как собственность совместной компании, большая часть акций которой принадлежала Советскому Союзу.

Недюжинные личные способности Довгалевского ежедневно подвергались испытаниям. Свободно владея французским языком, зная обычаи страны и психологию французов – в студенческие годы он жил во Франции, – посол отличался терпением, вежливостью и очень тонким чутьем. Он вполне мог сойти за французского инженера, и удивительного в этом ничего бы не было, по образованию он был инженер. Довгалевский, как никто другой, умел защищать советские интересы. Наше положение в момент его работы полпредом постоянно улучшалось и, может быть, стало бы еще лучше, если бы не его внезапная смерть.

Французы оказали нам существенную помощь в развитии алюминиевой промышленности, очень ценным было техническое содействие со стороны компании Луи Марлиот. С французским промышленником Луи Люмьером мне довелось подписать контракт на строительство в России первой фабрики по производству кинопленки. Я закупал в Южной Франции виноградную лозу для Крыма и Кавказа, пробку в Алжире, фосфаты в Марокко, часы в Швейцарии, станки в Бельгии, сталь в Люксембурге, тратя на это более 800 миллионов франков в год.

Но среди всех моих обязанностей на первом месте были те, которые относились к советской авиации и авиационной промышленности. Эта работа велась вместе с направленной из Москвы комиссией, в которую входили выдающиеся советские военные инженеры. Возглавлял комиссию начальник советских военно-воздушных сил Яков Алкснис, в нее также входил известный конструктор Андрей Туполев, который создал самолет, перелетевший через Северный полюс в Америку. В России Туполев отвечал за строительство наших авиационных заводов и экспериментальных лабораторий. В годы чисток он был обвинен в саботаже и исчез из поля зрения вместе с целой группой работавших с ним замечательных конструкторов. Его друзьям ничего было не известно о нем, пока он после гитлеровского нападения снова каким-то таинственным образом не появился на свет и не занял ведущее место в советской авиационной промышленности.

Благодаря нашим крупномасштабным закупкам оборудования для авиационной промышленности, ведущие французские фирмы заключали с нами соглашения о техническом сотрудничестве и разрешали нашим специалистам месяцами работать на французских заводах, изучать их методы. Они работали на крупнейшем авиационном заводе в Гноме на Роне, который выполнял наш заказ на несколько сотен авиационных двигателей последних моделей. В Россию также приезжали французские инженеры для строительства заводов по выпуску самолетов французских типов.

В целом французская, так же как и американская, промышленность оказала нам огромную помощь в создании и развитии отечественного авиастроения.

Советская колония в Париже, этой космополитической столице Европы, была довольно своеобразным, замкнутым образованием. Под советской колонией я имею в виду тех российских граждан и членов их семей, которые являлись служащими советских организаций – посольства, торгпредства, банка, транспортных компаний, туристских бюро.

Направляя этих людей за границу, московские власти внушали им, что они являются форпостом великой армии строителей социализма, действующим в условиях враждебного окружения. Находясь на вражеской территории, они должны были являть собой образец скромности, стойкости перед искушениями буржуазной среды и преданности пролетарскому долгу. Коммунисты составляли менее половины коллектива. В торговых организациях было немало старых специалистов, получивших образование и опыт еще до революции.

Эта колония была микрокосмом породившей ее страны. Хотя коммунисты составляли меньшинство, партийная ячейка фактически руководила всем. Секретарь ячейки и пять членов бюро диктовали все законы, по которым мы жили. Они контролировали все, что происходило вокруг, еще в большей степени, чем это делалось в России. Я часто присутствовал на заседаниях партбюро и слушал, как они обсуждали повседневные проблемы. По своей психологии они напоминали христианских миссионеров, направленных в страну язычников. Их община была организована наподобие монашеского ордена. А поскольку в данном случае язычники были довольно цивилизованны и весело жили в относительной роскоши, миссионеры смотрели на них как на римлян в состоянии греха и упадка. Миссионеры были не столько заинтересованы в обращении новых членов, сколько в защите своего монастыря от разлагающего воздействия окружения.

Помимо этого небольшого круга советской элиты, в Париже существовала большая советская колония в обычном смысле слова, то есть людей, не связанных с официальными советскими учреждениями, но обладавшими советским гражданством. Часть из них была дореволюционными эмигрантами, которые автоматически обменяли свои паспорта, когда открылось советское посольство, а другая часть принадлежала к белой эмиграции, но быстро покаялась и получила гражданство в результате амнистии советского правительства. Мы никогда не приглашали их на наши собрания или приемы и не интересовались их жизнью. Численность нашей колонии колебалась в диапазоне от трех до четырех сотен человек. Первая проблема – расселить их так, чтобы они могли организовать свою жизнь в соответствии с принципами, которые предписывала партия. Для сотрудников посольства это было несложно, поскольку их численность не превышала пятидесяти человек и все они жили в здании посольства. Но сотрудники торгпредства, составлявшие около восьмидесяти процентов колонии, представляли собой реальную проблему. На первое время они останавливались в различных гостиницах, но со временем они начинали подыскивать себе квартиры, и тут возникали сложности. Одним из неписаных правил жизни советской колонии считалось неэтичным покупать для сотрудников мебель и предметы домашнего обихода – это считалось «буржуазным перерождением». И им приходилось снимать меблированные квартиры, но в Париже они были очень дорогие, и это заставляло сотрудников искать более дешевое жилье в отдаленных пригородах. Но тут возникала еще одна трудность. Советский служащий не мог купить себе автомобиль – это было запрещено.