Мировая борьба. Англосаксы против планеты - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Фурсов cтр.№ 60

Нисколько не умаляя героизма русского воина и самоотверженности тех, кто работал на Победу в тылу (как нашем, так и вражеском), приходится констатировать: созданная в СССР в 1930-е годы система (сталинская) оказалась в целом, по совокупности намного мощнее и гибче нацистской по своим мобилизационным возможностям, как в прямом, так и в переносном смысле. Под мобилизацией в переносном смысле я имею в виду следующее. Военная катастрофа социально была первым историческим структурным кризисом исторического коммунизма, кризисом его ранней – сталинской – структуры, кризисом «довоенного сталинизма». «Вдруг обнаружилось, – писал А. А. Зиновьев, – что вся система организации больших масс людей, казавшаяся строгой и послушной, является на самом деле фиктивной и не поддающейся управлению». Однако несмотря на это, на многомиллионные потери, режим собрался, создал по сути новую армию, материально обеспечил её, почти весь 1942 г. учился на поражениях, ну а в 1943 г. врезал супостату. С целью «врезать» режим довольно легко, и я бы даже сказал органично – поставил на службу себе патриотизм, русские и имперские традиции и даже православие. Это свидетельствует о гибкости режима, о способности работать на победу в широком диапазоне социальных и культурных возможностей.

Если говорить о мобилизации в прямом смысле слова, то это мобилизация усилий всего народа на фронте и в тылу. Да, режим был сверхжесток (а что ещё ждать от народного режима по отношению к народу?), и мы всегда будем помнить и бездарные поражения первых месяцев войны, и огромные потери (абсолютные и относительные), и то, что солдата не жалели. И тем не менее народ, организованный системой, воевал за неё как за свою – жестокую, но свою.

Таким образом, в схватке двух массовых обществ – советского и немецкого – при прочих равных условиях побеждало то, которое могло эффективнее мобилизовать ресурсы, массы и их энтузиазм – воинский и трудовой. Сталинский режим в этом плане оказался сильнее. Сталин очень чётко сформулировал это 9 февраля 1946 г.: «Победил наш советский общественный строй». Сумевший – добавляю я – так организовать русских, как это не умело делать самодержавие. Умение «затянуть потуже пояса» позволяло высвободить дополнительные, хотя и очень средние возможности аграрно-индустриального общества, которому, как точно заметил Ю. Журавлёв, противостояла армия индустриального пролетариата Германии. Высвободить и суммировать, в результате чего – сумма средних показателей давала огромные преимущества в борьбе с лучше обученным противником. В этом плане хороший символ механизма нашей победы – танк «Т-34», как заметил журналист О. Горелов, по отдельным параметрам уступал немецким (обзорность, эргономика, орудие, скорость). Однако сумма средних показателей делала машину универсальной, неприхотливой и простой. И, добавлю я, адекватной природе и нашему «человеческому материалу».

Последнее тоже очень важно. И это, кстати, неплохо понимали некоторые немцы. Шпеер вспоминает, как в самом начале войны в СССР его хороший знакомый доктор Тодт, вернувшись из ознакомительной поездки на Восточный фронт, где наблюдал «застрявшие санитарные поезда, в которых до смерти замерзали раненые…. страдания гарнизонов в отрезанных холодом и снегом деревнях и городках, равно как отчаяние и недовольство немецких солдат. В самом мрачном настроении он заверил, что мы не только физически не готовы к подобным тяготам, но и духовно можем погибнуть в России. Это борьба, – продолжил он, – в которой одержат верх примитивные люди, способные выдержать всё, даже неблагоприятные погодные условия. А мы слишком чувствительны и неизбежно потерпим поражение и в конечном счёте победителями окажутся русские и японцы».

С японцами доктор Тодт ошибся, и это свидетельствует о том, что дело не в примитивизме, не в возможностях физической мобилизации и способности терпеть непогоду, а прежде всего в возможностях социальной мобилизации, способной выжать из людей физический и духовный максимум. А это уже обусловлено социальной системой, её природой.

Для жителей гитлеровской Германии было невозможно низвести потребности, потребление и бытовой комфорт до того уровня, на который оказались способны советские люди (и не надо говорить о рабстве, страхе и т. п. – рабы и на страхе войны не выигрывают). Речь идёт о самоотверженности, которая носит не только человеческий, но и социосистемный характер. Применительно к победителям-русским в Великую Отечественную надо говорить не о рабах, а о свободных скифах, измотавших и разбивших Дария. Я уже не говорю про питание, электричество и тёплую воду; лишь в немногих отраслях промышленности Германии во время войны существовала ночная смена; практически не было мобилизаций женщин для работы на заводах. Ещё только один пример, который приводит Дж. Гэлбрейт: в сентябре 1944 г. в Германии насчитывалось 1,3 млн. домашней прислуги, в мае 1939 г. – 1,6 млн., т. е. число прислуги за время войны сократилось всего лишь на 0,3 млн. (менее 20 %).

Дифференцированность западного (буржуазного) общества на различные сферы (в СССР – всё власть, поскольку ВКП(б) выступала ядром всех общественных организаций, поэтому здесь и «экономика», и «социальные отношения» – всё недифференцированная власть, кратократия); обособленность власти и собственности и развитость бытовых форм не позволяли очень важную вещь – сосредоточение всех сил на обществе как целостности на решении одной задачи и действие как целостности, как монолита, в решении такой задачи. Мирное время редко ставит подобные задачи, но война сама является как такая задача, требующая наведённой в одну точку сверхконцентрации.

Всё это лишний раз иллюстрирует две вещи. Первое, сталинский и гитлеровский режимы были принципиально различными типами, а не двумя вариантами якобы одного «тоталитарного типа» – это видно из сравнения даже структур повседневности. Второе, у каждой системы есть свой предел, порог уподобления другой системе. Вызванная логикой и императивами войны на русском пространстве попытка нацистского режима уподобиться советскому привела этот режим к краху (как и попытка советской системы во второй половине 1980-х годов уподобиться – под видом «реформ» «демократизации социализма» – Западу). Оставшись комфортно-буржуазным по социальному строю, рейх, при прочих равных, не мог тягаться с антибуржуазным СССР 1940-х годов, в котором вещественная субстанция и комфорт не были массовой сверхценностью.

Я не рассматриваю вопрос, хорошо это или плохо. Речь о другом – о способности систем мобилизовать массовую поддержку «всё для фронта, всё для победы» и о социосистемных характеристиках населения как факторе победы.

Одним из показателей эффективности и жизнеспособности советской системы, сформировавшейся в 1930-е годы, является следующий факт. В 1941 г., в первые месяцы войны, была выбита огромная часть офицерского (по крайней мере, если говорить о младшем и среднем звене) корпуса. После того, как подобное произошло с русской армией в 1915-16 гг., армия рухнула, а вслед за ней и вместе с ней – (царская)

Россия, самодержавный строй. Иными словами, наступил социосистемный крах. Ничего подобного ни в 1941, ни в 1942 г. не произошло: места выбитых офицеров заняли новые, они-то и выиграли войну. Новый офицерский корпус стал возможен потому, что в 1930-е годы система подготовила значительный слой – массу – лиц с высшим и средним образованием. В социологии это называется «модальный тип личности»; дореволюционная Россия проблему создания «модального типа личности» не решила, проиграла войну и вылетела из Истории – vae victis.