Солдаты Апшеронского полка. Матис. Перс. Математик. Анархисты - читать онлайн книгу. Автор: Александр Иличевский cтр.№ 334

– Бросьте, он совершенно безобиден.

– Вот в том-то и дело, что совершенно. Пацифизм и правило другой щеки растлевают человечество беспомощностью. Когда айсоры, ассирийцы, народность такая, спасаясь от резни, бежали из Персии в Месопотамию, на снежном перевале они бросали стариков и детей. Они делали это, чтобы народ выжил. Наша страна сейчас на краю пропасти. Мы на ледовитом перевале. И при этом вы требуете от общества взвалить тяготы на Соломиных. Швейцар наш не старик и даже не ребенок. Ни рыба ни мясо, в мозгах одна лень да краски. Бездарность и беззубость проповедуются им в качестве необходимых качеств строителя Царства Божия на земле.

– Вы преувеличиваете, – сказала Катя, чувствуя, как пьянеет; она вдруг стала противна самой себе, поняв, что неясная мысль сблизиться сейчас с Турчиным и его этой близостью задобрить, чтобы он не думал о ней плохо в связи с таможенником, – только притворство, а ее подлинное желание состоит в том, чтобы позаигрывать с ним, а может быть, и сойтись. – Надо идти, – сказала она. – Дубровин зовет.

Наверху праздник продолжался. Гости высыпали из столовой, повсюду на террасах зажглись фонари, официанты раздали пледы и расставили плетеные кресла и шезлонги. Здесь угощались десертом и мускатом; и многие находили, что финики, начиненные орехами с маслом, ужасно вкусные, а мускат – идеальный напиток под эту закуску. Как это водится на всех празднествах, компании смешались, расстегнулись воротнички и началось общение; то и дело слышались взрывы смеха, от которых мужчины сгибались и не сразу приходили в вертикальное положение; невеста сняла туфли и стала гоняться за женихом; детей увели спать, и некоторые дамы, кутаясь в пледы, уже вытянулись в шезлонгах. Соломин и отец Евмений сидели возле осоловевшего Дубровина, к ним подошел Турчин, спустилась Катя. Сигарный дым клубился и плыл над террасами. Кто-то решил прогуляться к реке, и Шиленский предупреждал каждого, что лестница крутая и длинная, для спортивного нрава. Катя осушила еще бокал и забыла про Калинина.

– Как прекрасно быть среди веселья, среди достатка и уверенности в будущем, – сказал Соломин. – Но всё это не так уж и по мне. Мне нравится сидеть и сторожить поклевку, но так, чтоб река уходила за поворот в высоких лесистых берегах и солнце слепило на плесе.

– Разве? Чего ж вы навсегда там не остались? Зачем мучаете себя среди нас? – произнес Турчин.

Соломин покосился на Катю; он никогда не понимал, за что Турчин не любит его, причина неприязни составляла для него тайну и возвращала в детство, когда дети враждуют, основываясь на необъяснимой антипатии или просто выбирая слабого, для того чтобы впервые попробовать вкус власти; ему досадно было, что Турчин принялся за него в присутствии Кати, и унизительное чувство обиды вдруг обернулось яростью; кровь бросилась ему в глаза, захотелось поднять стул и разбить его о наглеца, но Соломин постарался как можно ровнее сказать:

– В Чаусове уединение всегда под рукой, тем более скоро зима, не самое уютное время года для пребывания в природе… Вот вам я не позавидую, врачи обречены на общение с людьми.

– В самом деле, ветеринар избавлен от мизантропии, – сказала Катя. – Вы никогда не жалели, что не стали Айболитом? – обратилась она к Турчину.

Соломин поразился тому, что Катя его поддержала. Чувство благодарности взволновало его, и он услышал собственное сердце. Но он не был согласен с ней и с подозрением относился к людям, которые кичились своей любовью к животным; считал, что, любя животных, они обделяют любовью людей. Его раздражали Катина любовь к кошкам и отчужденность от людского мира, и он сказал – только для того, чтобы быть последовательным:

– Любовь к ближнему заповедана, а любовь к животным выведена в Библии опосредованно. Я прав, отец Евмений?

Часам к одиннадцати гости стали рассаживаться по машинам, чтобы ехать домой. Оказалось, Калинин уже уехал. Турчин что-то горячо рассказывал отцу Евмению. Соломин нашел Дубровина дремлющим в шезлонге, и вместе со священником они довели его и усадили в машину, где доктор тотчас заснул. Долго искали Катю и нашли сидящей на скамейке на втором пролете спуска к реке в обществе рыжебородого толстяка с серьгой в ухе и хорьком на коленях. Катя гладила хорька и порывалась отпустить его с поводка на волю. Она была пьяна, но от помощи Соломина отказалась – вырвала руку и скрылась за дощатым ящиком с гипсовой Дианой, державшей лук, согнулась пополам, и Соломин подал ей салфетку.

– А ваша дама набралась, – сказал Турчин, когда Соломин усадил наконец Катю на переднее сиденье.

– С кем не бывает, – благодушно заметил отец Евмений.

– Женщинам вообще пить не полагается, – заявил Турчин. – Не к лицу им искажать образ Богоматери.

– Друзья, поедемте уже, прошу вас… – очнулся Дубровин.

Соломин, раздраженный агрессивностью молодого доктора, своими мыслями о будущем и состоянием Кати, едва сумел сосредоточиться на вождении.

– Так вот, – продолжил Турчин прерванный разговор со священником. – Анархический проект не для двух извилин, и в этом его – наша – слабость. Мы почти лишены поддержки народных масс. Но не беда, Маркс тоже остался непонятен Макару Нагульнову. К тому же правые силы становятся всё популярней в Европе, а глобализация дышит на ладан – еще немного, и мы получим требуемое: набор замкнутых национальных экономик с пассионарной горючей смесью отчаяния и желания реванша. Вдобавок капиталистическая реставрация погрузила многие республики Советского Cоюза в феодализм, в тяготы натурального хозяйства, под гнет буржуев и чиновников, в омут диких религиозных культов, попирающих заповеди Моисея, Христа, Магомета и Будды. Это и составит наше подкрепление с Востока. Китай и Америка пока не в счет, мы пойдем на них войной после главного события – превращения Европы в анархический союз государств.

– Широко шагаете, доктор, – хмыкнул Соломин. – Даже смешно как-то.

– Смейтесь, смейтесь, мы тоже посмеемся после вас, – Турчин взглянул в глаза художника, отраженные в зеркале заднего вида, и снова обратился к отцу Евмению. – Либерализм и большевизм – главные соперники анархического коммунизма на правом фронте. Большевизм – полумертвая сила, и либералы представляются нам, новым правым, главной напастью. Либерализм навязывает свое видение человека, провозглашая царство индивидуализма в мире и тем самым лишая человечество какой-либо социальной структуры. Либерализм питает буржуазность и убивает коллективизм. Предшественник либерализма Адам Смит утверждал, что у торговца нет родины, ибо он селится везде, где умножается его прибыль. Либерализм уничтожает народы, полагая конечной целью создание общества, совпадающего с рынком, где коммерческие ценности становятся единственными. Господство либерализма повергает общество в гражданскую войну, в социальный дарвинизм, когда каждый сам за себя, а каждый другой – враг. Мы хотим вернуться к естественному положению вещей, когда человек являлся продуктом общественных функций. Наши доисторические предки по сути были членами анархических ячеек. За спиной каждого из нас тысячи лет родовой жизни и десятки поколений людей, воспитанных социумом истинно свободных людей. Если мы и причастны к какой-либо метафизике, то к той, что обращена к истоку беспамятства, к нашим предкам. В нашем «я» дремлют и бунтуют их гены, природа родового существования, природа внимания к ближнему, природа, устанавливающая законы добрососедства и гостеприимства, когда сосед и гость становятся на тот же уровень, что и родственник, а то и выше. В патриархальных горных селениях Абхазии дверь кухни всегда должна быть приоткрыта, а дом построен так, чтобы огонь очага был виден с дороги. Наши гены вопиют против индивидуализма, утверждая противоестественность либерализма с точки зрения человеческого устройства. Метафизика анархизма состоит в коренной связи отдельного существа со всем, что было, есть и будет. Будущее личности преобразится социальным инстинктом.