Солдаты Апшеронского полка. Матис. Перс. Математик. Анархисты - читать онлайн книгу. Автор: Александр Иличевский cтр.№ 29

На следующий день Королев устроился ночным сторожем в фирму, торговавшую электронными микроскопами. Ночевал он в демонстрационном зале, где стоял настроенный микроскоп. Ночью Королев иногда включал его. В окуляре плыло ослепительное поле микронного образца, по которому рельефной тенью, подобно Скалистым горам, залитым с орбиты солнечным светом, шириной всего в несколько атомов золота шли надписи: «АНГСТРЕМ», «АТОМ», «СЛАВА КПСС», «РАДОСТЬ».

Контора находилась в переулке у Большого театра, и утром он не отказывал себе выйти покурить в портик, на пустой театральный подъезд. Ему нравилась колоннада, ее возвышенность, устремленность, открытость городскому ландшафту, – он воображал себя стоиком, что будто бы гуляет в Стое, раскланиваясь с воображаемыми философами, оправляя тогу, подходит к кружкам Зенона, Хрисиппа, Клеанфа, слушает, спорит, поддерживает мнения.

Однажды летней ночью он вышел покурить в галерею, припал к открытому окну. Он уже собирался уходить, как вдруг услышал вкрадчивый лязг. Под фонарем приподнялась крышка канализационного люка и из него, не скрываясь, вылезли два человека. В пятне ртутной лампы они устроились играть в карты. Бомжи то переругивались, то шлепали козырями, то чинно спорили, то подходили к стене отлить. Прислушавшись, Королев понял, что ставка в их игре превышает его зарплату.

Место работы Королев менял часто, как будто разгребал кучу хлама, поднимая, выпуская из рук бессмысленные вещи. Самой интересной была работа расклейщиком объявлений.

Держала эту рекламную фирму женщина с недавним академическим прошлым, довольно значительным: была она крупнейшей специалисткой в стране по прочности летательных аппаратов. Расчет первой советской крылатой ракеты составил в свое время ее диплом. Теперь она отпечатывала на ризографе объявления и нанимала для расклейки своих бывших сослуживцев. Королева, не имевшего научной степени, она взяла в виде необходимого исключения из правил. Главным клиентом их конторы была компания «ПиК», торговавшая бетономешалками. С банкой казеинового клея и пачками рекламок, на которых веселый гусь в кепке нажимал крылом кнопки пульта управления смесительным барабаном, он изъездил всё Подмосковье. Дачная местность, изобиловавшая строительством, была особой заботой заказчика. Фаустово, Виноградово, Конобеево, Конев Бор, Звенигород, Тучково, Салтыковка – на станциях он выходил, развешивал объявления на столбах и, поджидая следующую электричку, бродил в окрестностях. В хорошую погоду он пускался в недалекие приключения. Например, решил выяснить, откуда произошло название поселка Фаустово. Для этого отправился разведать местность. Нашел пруд посреди сырого поля. Вода была синяя от неба. Рыбак один сидел под высоким берегом, швырял песок с овсом в поплавки. Горсти с шумом падали длинными косицами. Рыбак рассказал Королеву о том, что в здешних лесах имеется подземный завод. «Ракетные двигатели собирают. Рабочих везут на автобусах. Они проваливаются в туннель. Завод еще в войну стали строить. Для начала фаустпатрон содрали. Так и станцию назвали».

А самой беспросветной была его работа страховым агентом. Он обошел всю Москву, предлагая организациям страховки. От него требовалось нацелиться на производственные помещения. Никто не хотел страховаться, всем было наплевать: будущего не существовало. Зато где только он не побывал! Москва оказалась полна неведомых промзон, грузовых терминалов, складов, товарных станций, машиностроительных заводов – казалось, не было в ней места жизни. «В центре Кремль расползается пустотой, разъедая жизнь; окраины полнятся лакунами пустырей, заставленных металлоломом производства; где осесть жизни?» – думал Королев, обходя разливанные апрельские лужи, пробираясь страшными задворками завода Михельсона. Это был пустой и бестолковый, огромный завод – с дремучими корпусами, в которых скрипучие двери вертелись на блоках, приоткрывая пошедший винтом, захламленный коридор, прокуренную мастерскую, заставленную до потолка стеллажами, вздетыми на попа станками, стойками с электромоторами, испытательными стендами, верстачком, за которым едва было можно разглядеть пучеглазого мастера в сильных очках и выцветшем халате, с тремя прядями, протянутыми через трудовой череп, с беломориной в зубах и паяльником в руке; на стене висела воронка пожарного ведра, полная окурков, и календарь 1982 года с пляжной японкой.

– Здравствуйте! Застраховаться не хотите? От пожара, от смерти?

Дрогнули, поплыли захватанные стекла очков. Мастер испугался, не ответил. Королев не очень-то и хотел, чтобы тот отвечал. Он с удовольствием вдохнул горячий запах канифоли.

– Извините. Не подскажете, где на территории произошло покушение на Ленина?

Мастер поднял глаза от пайки:

– Где памятник – видел? Там, – и он махнул паяльником в сторону стены.

Королев долго еще бродил по заводу, оглядывая, заходя в дырявые, выпотрошенные ангары, на ветру звенящие, оживающие в верхотуре висячими частями, обходя всякую неопознаваемую рухлядь, вертикальные цистерны с красными черепушками и костями, пока не вышел к парадной площадке, с обелиском и Доской почета. Здесь он, воздев руку над огнем зажигалки, поклялся себе больше никогда не быть страховым агентом.

Все трудоустройства Королева были так или иначе обусловлены его студенческими знакомствами. Где он только не работал! Самое бешеное время с ним приключилось, когда, поддавшись уговорам институтского приятеля, он переехал в Питер.

Рустам был родом из Оренбуржья. Его опекала младшая сестра, вышедшая замуж за нувориша. Королев жил с другом в полуподвале на Большой Конюшенной, где они собирались устроить репетиторский класс, сезонно готовить школьников к поступлению в вузы, а полгода посвящать путешествиям – на Алтай, в Монголию, мечтали проделать путь Стеньки Разина – с Нижней Волги в Персию… Для этого сначала неделю заливали бетоном земляные полы, обдирали, прочитывая, со стен газеты 1889 года, затем пилили и строгали стеллажи, столы, топчаны, плели из проволоки ограждение перед окнами, чтобы забредшие в подворотную глухомань люди не мочились им под форточку. Июньской белой ночью выходили на улицу. Их двор был одним из многочисленных дворов-матрешек в округе. В проходе к Дворцовой площади худенькая девушка играла Баха на гитаре… Затем лето, питерское лето понеслось глупым счастьем. Питер предстал перед Королевым совершенно потусторонним прекрасным миром. До обеда они готовили школьников в вузы, в пух и прах разрешивая сборники вступительных задач, а после мчались в Петергоф, Царское Село, Гатчину. Королев мог часами бродить по Царскосельскому парку, заглядываясь на галерею Камерона. Ему вообще нравилось всё, что напоминало портик: он обожал одновременность покрова и открытости всему горизонту. Даже новые бензозаправки вдохновляли его на античные ассоциации. Родись он в Питере, думал Королев, этот город совсем по-другому бы его слепил, выпестовал – одним только пространством…

А потом началась промозглая осень – посыпались искрометные знакомства с китайцами-ушуистами, поклонниками стиля шаолинь-цюань: один из них вытекал из смирительной рубашки, а у другого было удивительное рукопожатие – ладонь его выливалась из руки, как подсолнечное масло. От китайцев они перешли к кружку самураев – то по ночам ковавших мечи в металлопрокатном цеху Путиловского завода, то под дождем рубивших бурьян вокруг дворцовых развалин в Стрельне; а от них к гейше-любительнице, учившей Королева сочинять растительные стихи – икебану. Гейшу звали Татьяна-сан, была она средних лет и при всей непривлекательной нескладности источала такой тонкий аромат, что Королев в ее обществе терялся, задыхаясь от неясного жара, вдруг раскрывавшегося пылающим сухоцветом в солнечном сплетении. Потом была девушка Оксана, год назад спасшаяся от рака йогой, голоданием. Королев гулял с ней вдоль каналов, следил, как фасады перетекают в дрожащие зигзаги кильватерной ряби, разбегавшейся от прогулочных баркасов, вникал в подробности ее титанической борьбы за жизнь. Оксана любила шить, он приходил к ней послушать стрекот челнока, последить, как ловко, будто печатью, ложатся на шов стежки. Содрогаясь от легкости, он брал ее на руки, нес на диван, тушил бра, и она жалась, стесняясь телесной своей ничтожности, а Королев наполнялся жестокой, любопытной жалостью, с какой он снимал с нее кофточку, пузырящиеся брюки, выпрастывал спичечное тело, вдруг начинавшее биться, складываясь в его ладонях со стыдливой, прерывистой горячностью, и всё смотрел на ниоткуда взявшийся скелетик, словно бы недоумевая, и вдруг, как внезапные слезы, пробивало его неистовство, он словно бы попирал саму смерть, зверея над ней, над этой худышкой…