Солдаты Апшеронского полка. Матис. Перс. Математик. Анархисты - читать онлайн книгу. Автор: Александр Иличевский cтр.№ 225

Когда противозачаточные дали сбой, неделю она была мрачней тучи, я шутил, наконец купила тест, потом еще два и после дня три провалялась в постели. Но потом вдруг очнулась, и я осторожно, боясь спугнуть, стал греться душой, замирая. Отменил вахту, взял десятидневный отпуск. Токсикозом мы мучились вместе, она подолгу лежала пластом, я на полу, она меня прогоняла. И снова слышал, как она с кем-то говорит по-английски, я становился под дверями: разговор был ни о чем, кажется, на том конце с ней не слишком хотели разговаривать. Я всё ждал, когда она позвонит матери, ей расскажет, но не звонила. Несколько раз я заставал ее в слезах, внимание к себе она не отвергала, давала убаюкать, я заворачивал ее в одеяло и качал, как ребенка.

Она исчезла внезапно, встала и ушла, не дала мне опомниться, умница. В тот день мы ездили к океану. Гуляли по берегу мимо играющих во фрисби детей, мимо групп йогов и ушуистов, мимо стартовой площадки для дельтапланов вверху на семидесятиметровом обрыве, у форта с огороженными дорожками и сквозными насыпями – укреплениями береговой артиллерии; мимо песочного желоба, с которого скатывались на берег смельчаки из ребят, вытянувшись по струнке, прижимая кулаки к бедрам. Затем ужин в рыбном ресторане, чуть дальше к югу. В тот день fish of the day был палтус, запеченный в пальмовых листьях, мы добавили к нему бутылку воды, по бокалу белого вина, зажаренные кольца кальмара и белый хлеб со шпинатовым маслом – всем этим ее стошнило в море с пирса. Кое-как мы вызвали такси, вернулись домой, и она тут же стала собираться. Я ничего не спрашивал, стоял в дверях и судорожно придумывал спасительные варианты – в больницу? к подруге? У нее нет подруг, значит, в больницу, на сохранение, потянет ли ее страховка?..

Тереза торчит во мне, как стрела в солдате; она еще позволяет передвигаться – сдерживает кровопотерю.

Тереза приехала в Калифорнию по университетскому обмену, отучилась год и осталась нелегалкой. Раздавала флаеры, а заработанная мелочь шла на пончики и оплату койки в студенческой коммуне. Работала в пиццерии. Разрисовывала керамику в магазине русских сувениров. Тогда ей впервые и пригодились уроки русского – в соцстранах учили имперский этот язык. Я женился на ней, отлично понимая, что ей нужна лишь грин-карта, но я был благодарен судьбе.

Тереза уезжает, а я вдруг соображаю, что она захочет избавиться от ребенка, – и мечусь по городу, гадая, куда она поехала, мне страшно, что где-то там без моего ведома она что-то делает с нашим сыночком. Я даже не сопротивлялся помешательству.

От беспомощности я поехал в полицию. Там развели руками, затем вышел какой-то человек с папкой в руках и строгим голосом сообщил, что согласно законам штата мои действия сейчас могут быть расценены как противоправные, ибо я посягаю на свободу личности. Я поспешил уйти. Полисмен, огромный черный парень, помощник того строгого чувака, проводил меня к машине, он заканчивал смену и собирался отвалить. Предложил мне зайти в бар на углу площади вокруг у Civic Center, я согласился, надеясь получить от него совет или какие-нибудь сведения. Запьянев, он стал мне говорить: “It’s a life, man. You fuck life until it fucks you” ^[24]. Он явно скучал, этот здоровенный парень с пустотой в глазах. Наконец к нему подвалил приятель, дерганый чувак с бородкой, поскребший мне ладонь указательным пальцем, когда я поздоровался с ним, и я понял, что пора сваливать.

Месяц я бесновался. Нанял частного детектива – невротического типа по имени Хал Сигальдо, небритого парня совсем не деловитых манер, но он мне был по карману и мне понравилась его конторка на Buchanan – прокуренная, сумрачная, вся полосатая от солнечного света, сочащегося сквозь рыбий остов жалюзи. Отрешенно мрачный и, казалось, нерасторопный, он искал Терезу два месяца. Я думал, он только делает вид, но он нашел ее – через запись приемного покоя частной женской клиники в Orange County. Информация была добыта нелегально – через организацию противников абортов, подпольно внедрявшихся во все женские клиники, ко многим частным образом практикующим врачам.

Тогда-то всё и решилось. Я взял его на руки – новорожденного моего сына, мне всегда казалось, что у меня должен быть сын. У меня не было выхода. У меня тогда не было выхода. Нет его и сейчас. Я стал нянчиться с ним. Через год я снова нанял Сигальдо. И он нашел ее, уже замужем, в Нью-Йорке. Я поехал и три дня наворачивал круги между Park Avenue и Central Park, вокруг квартала, где находился ее дом. Они вышли на прогулку. И я увидел Марка. Так я нащупал нить. Что было дальше, я уже рассказывал.

И вот теперь я вижу ее здесь, в пыльном темном птичнике, перед клетками с хубарой, рядом с человеком, который остервенело фотографирует хубару и возвращается щелкнуть ее еще раз, уже после того, как Хашем выпроводил всех наружу. Хашем ждет, когда этот синеглазый блондин с поднятыми на лоб темными очками закончит. Тереза стоит пред Хашемом и открыто разглядывает его – великанского растамана с блаженной улыбкой на лице под грозно сросшимися бровями.

Вот она здесь вся. Никакой таинственности – она видна в этот момент во всех ракурсах: и доброй, и равнодушной, и великодушной, и злой. Способной на жестокость и на огромную жалость, с глазами, полными слез. И целомудренной, и страстной. Я смотрел на нее и вспоминал, как мчался, презрев светофоры, в аптеку за обезболивающими, когда ее прихватил менструальный приступ. И вспомнил про Джонсонов, у которых она недолго работала нянечкой. Для того чтобы легализоваться, она прибегла к помощи этой баптистской семьи, очень доброй и набожной, обрела в них понимание, полюбила эту благообразную многодетную с эксцентрическим чувством юмора чету. Джонсоны возжелали решить ее проблемы законным браком и хотели, чтобы она вышла замуж за человека благочестивого. Так что, когда Тереза собралась за меня, Джонсоны прибыли ко мне с инспекцией, смотрины прошли на ура. И Мишел, и Бен изучали меня в открытую, а Тереза держала на коленях стопку баптистской пропаганды, которую перелистывала и голосом хорошей девочки объясняла мне, что к чему в их теологии. Я сначала бесился. Но потом вовлекся в игру и, пролистав Библейский атлас, вступил в разговор с Беном. Мишел смотрела на меня с открытым ртом и радостно кивала моим словам, так что я даже вошел в азарт. Я потом продолжил завоевывать расположение Джонсонов, ходил на баптистские собрания, где поют аллилуйя под электрогитару с бубном и пляшут как очумелые.

Наконец мы поженились. Стали жить вместе – поживать, Тереза иногда ездила к Джонсонам в гости, возилась с их детишками, ни библейских имен их постичь я не мог, ни сосчитать… Когда забеременела, плакала с твердым жестоким лицом, глотала слезы. Будто я нанес ей жестокое оскорбление. Я не переношу слез – ни своих, ни чужих, я был оглушен и всюду таскался за ней, она же вела себя так, будто я над ней надругался. А потом я стоял и смотрел, как такси въезжает к нам на круг, делает оборот, ища нужный номер дома, и водитель, лиловый щуплый индиец, еле справляется с чемоданом и крышкой багажника.

Хашем заводит мотоцикл Аббаса, тщательно мыском отводя рычаг в сторону, целясь ударить им вниз порезче. Делает он это неустанно, взяв руль за рога, подкручивая ручку газа. Я каждый раз замираю, когда его нога зависает перед тем, как ринуться вниз, послав поршни навстречу друг другу. Я ожидаю, что после сочного хлопка взревет движок, задымит труба, ударяя в ноги горячим выхлопом, будто упругой кисточкой, и мы вскочим и помчимся, отрывая на виражах коляску: еженедельный объезд всех кордонов занимает полдня, мы вернемся уже после заката, на мягких лапах, потихоньку нащупывая в звездных потемках мутной, ныряющей фарой след протекторов. Кое-где по земле вспыхивают стеклянные зенки ночных охотников…