Солдаты Апшеронского полка. Матис. Перс. Математик. Анархисты - читать онлайн книгу. Автор: Александр Иличевский cтр.№ 135

И вот таких идейных выдумок, которые, если взять их на зуб, оказывались вполне реальными, осмысленными приключениями, от него потом произошло много. К осени Шурик повадился приходить к Хашему, наблюдать жизнь общины егерей. Сначала помалкивал, затем стал критиковать. Хашем честно, с открытым забралом возражал ему, Аббас переводил молодым с лету суть их диспута. Те горячо, хором отвечали Хашему поддержкой. А Шурик сначала вроде посмеивался, а потом уходил задумчивый. Вот тогда мы с ним разговорились подробней, поскольку я шел его провожать до шоссе и по пути разъяснял и ему, и себе его путаное воззрение. Хашем не обижался на него, говорил: «Интересно повествует человече! Только он отчего-то всё время норовит напутать, привлечь к телеге мысли сразу и лебедя, и рака, и щуку… Но колеса мысли не могут в разные стороны ехать!»

А тогда разговор Шурика о божественном Аббас воспринял по-своему. После ужина разомлевшего Аббаса проняло, повело в разговоры, размяк он нутром, вызвонил двух своих племянников и младшего брата Соны, чтобы те посмотрели на иностранца, на друга Хашема. Скоро те пришли, раскланялись с гостями. Племянников я увижу потом у Хашема – среди помощников егерей, затем старший – немой Ислам – попадет на стройку в Баку, где под ним обрушатся леса; три месяца стационара, зато живой; младший станет штатным егерем. Брат Соны, совсем подросток, восхищается Хашемом, и если бы не школьные занятия, то он круглый год пропадал бы в Ширване. После двух чайников чая мы идем через две улицы в сад, принадлежащий Аббасу. Сторожит сад Ислам, он ведет нас, освещая дорогу мощным фонарем, снимая с ворот висячий замок. У Аббаса и впрямь нет детей от Соны. Зато племянник, Ислам, предан ему как собака. В темном саду Аббас показывает деревья, срывает с каждого плоды и передает мне: фейхоа, королек, гранат, яблоко, лимон, грейпфрут, мандарин. Выходим на бахчу, Ислам выбирает нам дыню, она траченная – не то мышью, не то еще каким грызуном.

– Корсак! – говорит Аббас и тычет пальцем в выеденную ямку. – Корсак всегда чует самую спелую дыню на всей бахче. Здесь я его терплю. Зато на винограднике капканы ставлю.

Мы забираем дыню и возвращаемся обратно.

Наконец Аббас отвез меня на остров Сара́. В свете мотоциклетной фары я поставил палатку. Ночью долго не мог заснуть, слушал плач шакалов, предупреждавших друг друга о появившемся на берегу чужаке. Я лежал и по-детски думал, как рад был бы Столяров, как рады были бы мы все обладать таким снаряжением, каким обладаю я: штормовая палатка, которая весит полтора кило и за пять минут ставится почти на ощупь, бесшумная горелка, походные ботинки, в которых не устаешь, одежда – мембранная, дышащая, налобный фонарик, вечный… Так я и заснул – счастливым.

Сквозь сон я слышал шум лодочного мотора, а когда вылез из палатки, увидел, как в море, залитом рассветным, еще нежным солнцем, в море, полном опалового мягкого блеска, меж шестов покачивается лодка. Рыбаки в лохмотьях, объятых светом, ворота сетей, составленных на шестах так, что рыба входит в огражденный сетями лабиринт и, пытаясь выбраться, тычется в ячею, вязнет.

Теплый блеск, раскачивание лодки, движения рыбаков, согнутых в три погибели, тяжело приподнимающих провисшую пустую сеть.

– Ну, с приездом, Илюха, – пробормотал я, оглядываясь и видя, что палатку я в темноте поставил чуть ли не под самой смотровой вышкой, теперь ненужной, как стали не нужны и сами пограничники.

Однажды я стал осторожно расспрашивать Аббаса о соколах, считая, что он должен быть хорошо осведомлен, поскольку помогает Хашему, помогает ему нянчить птенцов, тренировать.

– Балобана от сапсана отличить легко, он крупней раза в полтора-два. У сапсана широко варьирует окрас. А у шахина голова рыжая, будто золотой воротник высокий. Но это всё ерунда. Милиция охотится за соколами потому, что те способны искать алмазы. Зрение у них яркое, и соколы видят небольшие алмазы с огромной высоты. Алмазы везде рассыпаны, вот только найти их сложно. Обзор с высоты птичьего полета покрывает огромную площадь. Необыкновенная зоркость собирает крупицы блеска. А с самолета никакой прибор тебе не даст нужную чувствительность. Сокол поднимается высоко и смотрит зорко – где сверкнет, туда и падает, и алмаз в зоб опускает. Ему эти камни нужны для пищеварения, чтобы кости, перья перемалывать. Когда сокол к хозяину возвращается, тот вскрывает зоб скальпелем, вынимает камни – и снова зашивает и отпускает. Но не больше пяти раз сокол выдерживает такую операцию.

Я передал слова Аббаса Хашему, и тот вскипел:

– Ну что ты хочешь от страны, где были сняты последние препоны мракобесию, где обездоленность развивает воображение только в одном направлении – спасения, которое должно прийти извне, а не изнутри? – пожал плечами Хашем. – А вообще всё просто. Кто-то когда-то несколько раз в птичьем зобу находил корунд, или кварц, или что-то блестящее, может, и алмаз, почему нет? С тех пор и существует поверье об алмазах как особой пище соколов. Вот тебе лишнее доказательство неистребимости мифического сознания. Аббас так думает, но никогда не использует сокола для такой процедуры. Оставь его в покое.

– Столкнуть вечность со временем – вот достойная задача, – говорит мне Хашем. – А ты мне всё мелочь мечешь.

Исторический Ширван – сильное обширное ханство, после нашествия Тамерлана отошедшее к Персии и два века назад уступленное России. Ныне топоним сохранился лишь за его юго-восточной частью: теперь так называется Ширванская степь, отъединенная устьем Куры от легендарной Мугани. Ширван отличается от Мугани большей близостью степной равнины к полупустыне, крайней малонаселенностью и мифичностью. Еще во времена расцвета Шелкового пути устье Куры под воздействием масштабных изменений уровня Каспия стало дрейфовать к югу и сместилось километров на сорок, освободив от мускулистых зигзагов русла часть пустоши, которая охвачена теперь Ширванским национальным парком.

Сушь Ширвана к югу сменялась Ленкоранской низменностью с субтропическим климатом, дарившим два урожая цитрусовых и четыре – овощей. Здесь открывались райские ворота в Персию. Эти края, повторяю, не были доступны во время советской власти. Когда в новейшие времена был снят кордон, любознательное население оказалось большей частью исторгнуто и распылено.

Нищета делает людей нелюбопытными. Голод освобождает их жизнь от необязательных жестов познания, с помощью которых неведомое роднится новым смыслом с повседневностью. Внутри страны почти никто не заинтересовался невиданной географической роскошью научного и культурного смысла. Заповедники пришли в мрачный упадок. Солдаты после агдамского фронта с голодухи приезжали в заповедник на БТРах, отстреливали джейранов из крупнокалиберных пулеметов. Чабаны из глубины Мугани гнали овец на заповедные пастбища. От костей павших с голодухи и от болезней джейранов стало бело в степи. Пораженные эпидемией, кудрявые пеликаны зазимовали на Гызылагаче, заливе, открывающемся морцами и протоками Куры. Пеликаны выходили на дорогу, гибли под колесами, оставшиеся в живых пришли в Ширван, бедовали на Куркосе. Аббас спасал их самостоятельно. Кормил сырыми яйцами. «Твердой пищей нельзя пеликанов выходить. Если пища задерживалась, черви, которые жили у них в желудках, набрасывались и сразу всё съедали, ничего не оставляли птице. А жидкая пища проскакивала в кишечник». Когда пеликаны немного поправились, Аббас закупил у флотилии пять тонн рыбы – в обмен на свой предыдущий мотоцикл, «Днепр» с коляской. Весной пеликанов, кроме одного, выпустил в заповедник.