Великая княгиня Рязанская - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Красногорская cтр.№ 26

«Господи, когда же нас вдвоём оставят?» – подумала Анна.

Бесшумно сновали служанки и слуги, что-то приносили, выносили, топили печь (и почему бы ей из сеней не топиться?). Такая же толчея была по утрам и в московском тереме, и никогда там Анна не бывала одна. Но тогда жизнь на людях её не тяготила – она просто не замечала их. Теперь же все эти невольные соглядатаи мешали. Но при них, за трапезой, она всё-таки спросила Василия:

– Зачем в нашем княжестве московский наместник?

Князь ничего не ответил, а стольник за его спиной хмыкнул, будто в последний момент ухватил за хвост чуть не сорвавшееся с губ слово.

– Так давайте его в Москву отправим, – она лукаво улыбнулась.

– А что скажет на это Иван?

– А он скажет: «Ну и молодец!» – засмеялась Анна.

И не успел Василий высказать своего мнения, она уже просила у него монету. Монеты у князя не оказалось, хотя и швыряли их накануне в молодых пригоршнями: всё слуги подобрали. Стольник подал свою – на ней была всё та же удивившая Анну мордка.

– Что за неведомая зверушка на ней?

– Кунья мордка – знак великого князя, – в один голос сказали Василий и стольник, – давши монету, он посчитал для себя возможным вступить в разговор.

– А должен быть княжеский лик! – твёрдо сказала Анна. – Как в Москве. – И менее уверенно добавила: – Как во всех самостоятельных государствах.

И опять стольник хмыкнул, а князь промолчал, но на боярском совете сказал, что намерен отправить в Москву наместника и начать печатать собственные рязанские деньги. Никто из бояр ему не возразил. Гордые рязанцы давно мечтали избавиться от наместника, да не знали, как это сделать, чтобы не прогневить могущественного соседа – то ли опекуна, то ли хозяина. И вот наконец дождались: собственный хозяин объявился и заявил Москве о своей самостоятельности, да и не только Москве, но и татарам – тоже.

Со времени татаро-монгольского владычества рязанцы пользовались ордынскими монетами. Прадеду Василия, великому князю рязанскому Олегу, удалось получить разрешение надчеканивать на них княжескую печать. На ней изображалась часть знака Рюриковичей, потомками которых были рязанские князья, а она напоминала звериную, кунью, «мордку». При отце Василия на монетах появились надписи «Князь великий Иван Фед.» или «Князь великий Иван», но «мордка» осталась. И, чеканясь в Переяславле, монеты продолжали быть лишь подражанием татарских.

На новой монете рязанцы узнали князя, да и как было не узнать его, когда на это указывала надпись «Князь великий Василе», спорили только, что на голове князя – шапка или лучезарный венец, да хотели дознаться, кто изобразил его: слух прошёл, будто чеканился княжеский лик по рисунку княгини Анны.

О рязанских нововведениях Анна написала матери и брату как о приятных семейных новостях. Не забыла сообщить о расточительности наместника: закатил пир на весь мир, да ещё обоз с харчами отправил в Москву, когда князя с княгиней с минуты на минуту в Переяславле ожидали. Похвасталась справным княжеским хозяйством, и не со слов мамки – сама успела побывать и в хлеву, и в амбарах. В первый же день всё оглядела.

Сопровождала Анну тётка князя, которая оказалась двоюродной сестрой его матери, боярыня Феодосия. Когда Анна похвалила коров, она сказала не без гордости:

– Ох, да ведь теремное хозяйство всё в моих руках. Пеклась о бедных сиротах и день, и ночь. А до торговли и ремёсел не касалась – не женская это забота – вот и захирели они без рачительного хозяина под чужим присмотром. Да бог даст, теперь наладятся.

– Лошади у нас неважные, – посокрушалась она, когда шли чистым денником – часть стойл слева и справа от прохода пустовала, может быть, обитатели их были в работе, а те, что стояли, выглядели совсем недурно, но породистых среди них не было.

– Напрасно князь от подарка отказался, – пожалела Анна.

– Ан нет! – возразила боярыня. – Подарок подарку – рознь. Не за твои красивые глаза надумал хан такого коня лишиться: братцу твоему могущественному хотел лишний раз угодить, да так, чтобы шуму было от этого побольше. За братца твоего, княгинюшка, ему надо крепко сейчас держаться: ведь на чужой земле осел. Раньше-то Городец-Мещёрский нашим, рязанским, был, а вдруг да молодой князь его обратно потребует. Да и насчёт твоей красоты небывалой он приврал, ты уж прости меня, старуху. Таких красавиц у нас в Переяславле, почитай, дюжина на каждую улицу и в Городце-Мещёрском не меньше.

«Если всё, что говорит эта противная старуха, правда, – вспыхнув, подумала Анна, – то, как тогда объяснить странный взгляд хана? И почему на меня так не смотрит Василий? Может, он так глядит на Ледру?» Впервые после приезда, вспомнив про соперницу, Анна тут же решила проверить, как та исполняет её княжеский приказ, и на удивление боярыне попросила показать, где и как у них стирают княжеское бельё.

Всё оказалось, как в Москве, – бревенчатая пристройка к бане, вмурованные в печи котлы с кипящей водой и щёлоком, деревянные чаны и ушаты, заполненные мокрым тряпьём, разложенным по цветам, смрад и полно пара. В его облаках Анна увидела Ледру. Высокая, статная, не утратившая гордой осанки и за грязной, унизительной для неё работой, она очень отличалась от других портомоек, и Анна вдруг обрадовалась: таких-то наверняка не сыщется дюжины ни на переяславских, ни на мещёрских улицах. Поклонившись вошедшим, Ледра легко подняла большущий ушат и в клубах пара поплыла с ним к выходу.

– Полоскать в озере Быстром, – пояснила боярыня.

2

И замелькали дни в Переяславле, неотличимые один от другого, как листья на берёзе, что прежде, в Москве, росла под окном Анны. Задумала она такую же посадить в Переяславле, да боярыня Феодосия воспротивилась: зачем дерево дикое, бесплодное под окнами – лучше уж яблоню посадить. Анна не посадила ничего и обиделась на тётку, тем более та и не думала уступать ей теремное хозяйство. Анна ходила за ней повсюду тенью, но везде распоряжалась боярыня, будто княгини рядом не было. Анна не знала, как избавиться от унизительной опеки, пока мамка не надоумила:

– Раньше вставай!

Чтобы раньше вставать, нужно раньше ложиться, а в кустах над Трубежом всю ночь пели соловьи. Им вторили весёлые девушки, которые жили на острове в устье Трубежа, они, счастливицы, до рассвета катались на лодках. Анна тоже вздумала покататься, уже и лодочника с острова призвала, благо остров прямо против окон, но мамка отговорила:

– Пересуды пойдут: ты, девка, на виду – потому без мужа – ни шагу.

Князь был в походе, а может, на охоте, а может, засеки проверял – князья редко дома сидят, особенно молодые.

– Федосья – баба зловредная, так и ждёт, чтобы ты оступилась, – шептала мамка, – не ко двору ты здесь пришлась.

Мамка вызнала, что боярыня другую невестку желала, пронскую княжну Ульяну: считала, что этот брак для рязанцев выгоднее – Пронское княжество всё ещё оставалось самостоятельным, а породнившимся князьям легче было бы противостоять Москве. И если бы только одна боярыня так думала – мало было в Рязанском княжестве охотников оказаться навсегда под пятой Москвы. Женитьба юного князя на москвитянке почти лишила надежд на самостоятельность. Даже на переяславском торгу судачили: поймал коварный москвитянин князя Василия на лакомую приманку – и если б только своей свободой расплачивался, а то, поди, всё княжество посулил за девку. И окружение князя во главе с его тёткой словно забыло о давнишнем сговоре, о том, что Василий стал суженым Анны в малолетстве при жизни его родителей.