Россия и Китай. Две твердыни. Прошлое, настоящее, перспективы - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Беляков, Олег Матвейчев cтр.№ 23

Последствия тяньаньмэньских событий оказались роковыми для восторжествовавшей было в Китае идеи «мирной эволюции» от социализма к капитализму. Партия «удержала ружье» в своих руках. В Пекине было введено чрезвычайное положение, продлившееся семь месяцев, смещен со своей должности Чжао Цзыян (пост генсека ЦК КПК получил Цзян Цзэминь), к концу 1990 г. сменены шестеро из семи командующих военными округами, уволены командиры городских гарнизонов Пекина, Шанхая и Тяньцзиня, сформирована Народная вооруженная полиция в целях оперативного и эффективного подавления будущих беспорядков. Экономические реформы были заморожены на два года – власти вернулись к ним лишь в начале 1992 г.

В ходе проведенных после подавления студенческой демонстрации обысков и арестов среди лидеров антиправительственных организаций Министерство общественной безопасности КНР получило большое количество документальных доказательств причастности американских спецслужб к событиям в Пекине. Тяньаньмэньские события Дэн Сяопин охарактеризовал так: «Капитализм намеревается, в конечном счете, одержать победу над социализмом. В прошлом он пытался осуществить это с помощью оружия, атомной и водородной бомбы, что вызвало отпор со стороны народов мира. Теперь он прибег к мирной эволюции» ^[103].

Акцентируя внимание на необходимости решительно защищать социалистический путь развития КНР, архитектор китайской перестройки отметил, что два генеральных секретаря ЦК КПК, то есть Ху Яобан и Чжао Цзыян, «споткнулись на проблеме последовательного отстаивания четырех основных принципов» ^[104]. Так называемые четыре основных принципа были сформулированы Дэн Сяопином в 1982 г. Этих принципов, т. е. придерживаться социалистического пути, диктатуры пролетариата, руководящей роли партии, а также марксизма-ленинизма и идей Мао Цзэдуна, руководство КНР в целом придерживается и по сию пору.

Сохранив основы своего строя, Китай спас себя от неминуемого распада. Как мы знаем, этой участи в очень похожих условиях другой великой стране – Советскому Союзу – избежать не удалось. Можно утверждать, что, пытаясь дестабилизировать КНР по схеме, успешно применявшейся в СССР, американская разведка пошла в конце 1980-х гг. в Китае по неэффективному пути. Ставка на «раскачивание» ситуации через создание демократических организаций и на формирование агентуры влияния в высших государственных и партийных органах КНР привела к большим финансовым затратам и закончилась полным провалом.

«Тогда, в конце весны 1989 года, Китай выиграл самый тяжелый раунд борьбы за статус сверхдержавы – первой сверхдержавы XXI столетия, – борьбы с самим собой, с разрушительными силами, что таятся внутри любого общества, – уверен российский исследователь Владимир Лещенко. – И легко представить, зная, что случилось у нас – какая судьба ждала Китай, если бы власти тогда дрогнули… Году к 1991-92 Китай перестал бы существовать, развалившись на "новые независимые государства Восточной Азии" – видимо так бы это называлось. (Это не авторские фантазии, а прогнозы ЦРУ). И отделился бы не только Тибет с какой-нибудь Внутренней Монголией, но и все два десятка собственно китайских провинций стали бы суверенными, независимыми: прежде всего от здравого смысла – и нищими» ^[105].

Идеологический фактор оказался на рубеже 1980–1990 гг. решающим для сохранения политического status quo Китая. Сохранение социалистического строя, пусть даже насильственными методами, обеспечило КНР сохранение территориальной целостности и, безусловно, поспособствовало экономическому подъему страны. Важно иметь в виду, что Китай, вроде бы как открытый в последние годы к западной культуре, сохранил не только свою традиционную идентичность, но и идеологию, доставшуюся по наследству от Советской России. Учение Мао Цзэдуна не было отброшено, подобно учению Маркса-Ленина в России, в эпоху широких политических и экономических реформ Дэн Сяопина, оставшись фактором, в значительной степени определяющим как внутреннюю, так и внешнюю политику этой могущественной державы, и сам образ поведения китайской цивилизации на мировой арене.

Темпы роста Китая на фоне стагнации западного мира рушат все либеральные мифы о том, что коммунистическая идеология является естественным тормозом экономики. Уже в 1997 г. ВВП Китая (если производить расчеты по паритету покупательной способности национальной валюты ^[106]) занимал второе место в мире. «Таблица лидеров» мировой экономики, согласно расчетам аналитиков РАН, выглядела на то время так:

1. ВВП США – 7075 млрд долл.

2. ВВП КНР – 3670 млрд долл.

3. ВВП Японии – 2640 млрд долл.

4. ВВП ФРГ – 1625 млрд долл.

5. ВВП Франции – 1160 млрд долл. ^[107]

В 1999 г. китайской экономике отвели второе место в мире по абсолютному размеру и аналитики ЦРУ ^[108].

Важнейшими факторами китайского экономического подъема стали присоединение Гонконга в 1997 г. и Макао в 1999 г., а также становления «Большой китайской экономики». Гонконг был шестым экспортером мира (больше, чем сам Китай), четвертым финансовым центром мира, пятым портом мира по грузообороту (в десять с лишним раз превосходящий по этому показателю порт Санкт-Петербурга). Через Гонконг шла почти половина притока иностранного капитала в КНР.

О масштабе «Большой китайской экономики» можно судить хотя бы тому факту, что три из четырех главных азиатских «драконов» (упомянутый Гонконг, а также Тайвань и Сингапур) – китайские по населению (в Сингапуре, например, китайцы составляют более 3/4 населения). Другие «зоны влияния» от материкового Китая географически расположены сравнительно далеко, однако они сильно зависят от китайского капитала. Так, на Филиппинах всего 10 % китайского населения, но более 1/2 капитала местных фирм в руках китайцев. В Индонезии китайцев всего 2–5%, но контролируют они больше 75 % капитала. В начале 1990-х китайцы составляли 10 % населения Таиланда, но владели девятью из десяти крупнейших фирм и отвечали за 50 % ВНП. Китайцы составляют примерно одну треть населения Малайзии, но экономика почти полностью в их руках. Таким образом, отнюдь не преувеличением выглядит утверждение Самюэля Хантингтона, что «вся восточно-азиатская экономика вне Японии и Кореи – это, по сути, китайская экономика» ^[109]. Картина окажется еще более впечатляющей, если представить себе, что произошло «экономическое воссоединение» материкового Китая и Тайваня.