САРМАТ. Все романы о легендарном майоре спецназа - читать онлайн книгу. Автор: Александр Звягинцев cтр.№ 129

– Суров ты, папа! – улыбнулся сын.

– А ты посмотри, Вадька, с какой прытью нынешние борцы за права человека внушают русским комплекс неполноценности и вселенской вины, как обливают помоями нашу историю?.. Она, видите ли, у русских кровью писана. А у Европы и Америки медом, что ли?.. Испокон веку мало мы себя ценили. Царь Петр, дабы облагородить своих подданных, как прочитал прожженного циника Макиавелли, так сразу поперся к прощелыге Лейбницу. Научи, мол, старый плут, как нам в России немецкий «орднунг» обрести. Что ж, обрели отчасти, да за два века тот «орднунг» интеллигенции так приелся, что она от него, будто спьяну, в ноги к еврейскому лавочнику Марксу бухнулась. Научи, мол, бородатый, как нам твой «кибуц» в наших снегах сотворить. А теперь вот от собственного, российского «кибуца» к «мировому правительству» на карачках ползем. Причешите, мол, хоть вы нас, нечесаных. Уж оно «причешет», не сомневаюсь! Даст бог, миллионов двадцать для самых черных работ оставит. Все, Вадька, к тому идет…

– Сгущаешь краски, родитель.

– «…Ум человеческий смущен, в его глубинах – черный страх, как стая траурных ворон на обессиленных полях», – вновь процитировал тот Гумилева.

– Таков ход истории, и не вина интеллигенции в том.

– Вина! – Старик стукнул кулаком по столу. – Деда твоего вина, моя вина. Ты, мой сын, слава богу, по военной линии пошел – на тебе той вины нет. Твой прадед, предводитель Шацкого уездного дворянства, когда прочитал в «Губернских ведомостях», что интеллигент Гриневицкий со товарищи царя-освободителя Александра Второго бомбой разорвали, заплакал и изрек: «Долго теперь не отцепятся слуги сатаны от России. Долго ей, матушке светозарной, пребывать в корчах адских». Так что, Вадим, ему одному наша интеллигенция служила и служить будет. Ему одному, понял?

– Кому – ему?

– Не понял, что ли, – лукавому! – отрезал отец. – Интеллигенции твоей всегда было плевать с высокой колокольни, из чьих рук бутерброд свой получать, лишь бы слой икры на нем толще был. – Опрокинув в рот очередной лафитник, старик круто сменил тему разговора: – Коль пророков нет в своем отечестве, сынок, – поищи их в чужом. За нас с Донатовной не беспокойся, а себя береги. – Вадим хотел обнять отца, но тот чуть отстранился и продолжил: – С наполненными ветром парусами и горящим взором рвется из гавани в открытый океан юноша. С рваными парусами и потухшими глазами тащится из океана в родную гавань старик… Так или примерно так сказал великий Гёте, мой мальчик.

– Господи, как же ты одинок у меня, папа! – вырвалось у сына.

Отхлебнув из лафитника, старик бесшабашно махнул рукой:

– И все же ты обо мне не тревожься, сынок. В компании с зеленым змием я всегда могу утешиться вечной истиной: по помойке, именуемой жизнью, каждый из нас, смертных, бредет в полном одиночестве.

– Да, истина эта не нова.

– А я вот углядел, что глаза у тебя, Вадим, волчьи, затравленные… Похоже, на душе кошки почернее моих скребутся?

– С чего ты взял?

– Думаешь, не донесли мне, что ты в госпитале вены себе резал? Не говори мне только, что от взбрыкиваний сумасшедшей Маргошки черные твои кошки.

– «…Летящей горою за мною несется Вчера, а Завтра меня впереди ожидает, как бездна. Иду… но когда-нибудь в бездну сорвется гора, я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна», – вместо ответа сын опять процитировал Гумилева. Из глаз отца выкатились слезы.

– Прости меня за пьяную старческую болтовню!.. – всхлипнул он. – Аз воздам!.. Неужто за дедовский и мой грех верноподданнического служения лукавому счет тебе будет предъявлен к оплате?

– Не бери в голову, папа, – у твоего сына своих грехов хватает, – поднялся Вадим. – Однако мне пора.

– Да пощадит тебя бог, мой мальчик! – глухо уронил старик. – Никогда в церкви не был, а тут пойду и на коленях буду вымаливать тебя у бога.

Сын вышел из кабинета, а отец остался сидеть, уставясь мокрыми глазами на тлеющие в камине головешки.

Открыв старый, знакомый с самого раннего детства большой четырехдверный шкаф, Савелов оглядел взором свои вещи. Заботливо вычищенные и выглаженные матерью, они хотя и напоминали ему экспонаты музея, но являли собой зрелище куда более приятное, нежели их с Ритой семейный шкаф, в который одежда была буквально напихана, как сельди в бочку. Конечно, не из прихоти и не в укор жене, часть своего гардероба Савелов держал у родителей. Просто его квартира была значительно меньше, и разместить дополнительно еще один громоздкий шкаф, при этом не ухудшив, по мнению Риты, интерьер, было невозможно.

Переодевшись в цивильное, Савелов снова заглянул в кабинет. Отец сидел в той же позе.

– Прощай, папа! Если в эти дни кто-то будет интересоваться мной – ты ничего обо мне не знаешь. Я у тебя сегодня не был, и связи со мной у тебя нет.

– Ты в чем-то нехорошем замешан, скажи отцу, Вадим? – не на шутку взволновался старик. – Если с тобой что-то случится, я не перенесу этого, сынок.

– И замешан кое в чем, и случиться может всякое – такова моя служба, папа… Не надо наводить обо мне справки. Придет время, я сам дам о себе знать и, скорее всего, заберу тебя и маму в Германию.

– Нет, мальчик мой, – покачал тот головой. – Доре Донатовне самой за себя решать, а твой полоумный отец хочет вскорости на Ваганькове, в семейной могиле упокоиться.

Сына пронзила острая жалость к старику-отцу. Прижав на секунду отцовскую голову к своей груди, он, боясь, что вот-вот разрыдается, как мальчишка, торопливо и не оглядываясь покинул родительский дом.

Стараясь ступать бесшумно, Савелов спустился по парадной лестнице до площадки второго этажа и осторожно заглянул вниз – перед входной дверью на первом этаже, развалившись в кресле и надвинув на глаза козырек фуражки, дремал дежурный милиционер. Из замочной скважины над его головой свисала целая гроздь ключей, а в расслабленной ладони исходила хрипом портативная рация. Савелов замер и прислушался.

– Климушкин, Климушкин, заснул, што ль? – разобрал он сквозь хрипы. – Отзовись майору Чуркину, мерин колхозный! Прием…

– Климушкин слухает, – не поднимая козырька с глаз, наконец сонным голосом отозвался милиционер. – Че ты меня кажную минуту достаешь, Чуркин! Че опять стряслося?

– Объект на месте, Климушкин?

– А куда он, на хрен, мимо поста денется?.. Дрыхнуть, видать, до утра будет.

– А «конторские», че они, Климушкин?

– Топтуны, што ли? У подъезда, под кустами мокнут. Я им: че, блин, под кустами-то, идите погрейтесь, так они лепят, мол, не положено у них.

– Ежели объект нарисуется, Климушкин, пусть сами с ним разбираются – нам их дела по хрену. Ментам ихних «конторских» бабок не плотют.

– Понял, не дурак, – отозвался Климушкин и, отключив рацию, опять погрузился в дремоту.

Значит, просекли все же, куда я мог от их хвоста оторваться. Коли они решились на выяснение отношений, то это скорее всего означает, что детали и география операции им неизвестны, замерев за лифтовой шахтой, лихорадочно размышлял Савелов. Прав оказался Толмачев: они слышат близкий звон, да не знают, откуда он. Главное, не навести их на Феодосию и не угодить в их натруженные лапы. Легко сказать, а как? Мимо «мерина колхозного» не проскочишь. Постучаться в квартиру на втором этаже и выпрыгнуть из нее в окно? Жильцы с перепугу шум до Кремля поднимут. Стоп, стоп, Савелов, плохо у тебя с памятью. Через чердак на крышу, а с нее на пожарную лестницу. Лестница в торце дома – шанс есть.