Вид с дешевых мест - читать онлайн книгу. Автор: Нил Гейман cтр.№ 87

Он свято верил в неприятную доктрину расового превосходства, обожал все английское и исследовал хоррор как жанр. Существует множество домыслов относительно обстоятельств его жизни, смерти и происхождения литературных образов, но все это так и остается в области теорий.

При жизни он не был крупным писателем. Он даже и мелким-то не был. Скорее уж, мелким журнальным автором, таким же незапоминающимся, как и большинство его современников (давайте по-быстрому: можете назвать навскидку еще пятерых авторов, писавших для «Вейрд Тэйлс» в двадцатые-тридцатые годы?). Но было в этом что-то такое… бессмертное, как лавкрафтовский Ктулху.

(Бедняга Роберт Э. Говард, создатель Конана и Короля Кулла, – еще один из авторов этого журнала, которого пока хоть кто-то помнит. Сибери Куина и кучу остальных навеки сдуло в постраничные примечания. Говард покончил с собой в возрасте тридцати лет, в 1936 году, узнав о неминуемой смерти матери. И, кстати, есть еще Роберт Блох, который в восемнадцать опубликовал в «Вейрд Тэйлс» свой первый профессиональный рассказ и затем сделал долгую и действительно выдающуюся карьеру.)

В некоторой степени Лавкрафт повлиял на своих современников. Его корреспонденты и коллеги-писатели, включая Блоха, Фрица Лейбера, Мэнли Уэйда Уэллмана и других, играли с созданным им мифом: с миром, где человек существует лишь как песчинка в ткани пространства-времени, где пространство, как внешнее, так и внутреннее, обширно и населено такими созданиями, одни из которых желают нам только зла, а для других мы значим не больше, чем космическая пыль. Однако в широком масштабе литературное влияние Лавкрафта начало проявляться только лет пятьдесят после его смерти.

При жизни его наследие никто не собирал и не систематизировал. Август Дерлет, писатель из Висконсина, вместе с Дональдом Вандреи основал крошечное издательство «Архэм Хаус», специально для публикации художественной прозы Лавкрафта. Именно Дерлет через два года после смерти Лавкрафта издал его первый сборник «Чужак и другие». С тех пор его рассказы собирались и пересобирались во множестве антологий на международном уровне. Данная конкретная посвящена снам.

Сны – штука странная и опасная.

Прошлой ночью мне, например, снилось, что я в бегах, и меня преследует правительство где-то на просторах Центральной Европы, в последнем оплоте полуразложившегося коммунистического режима. Меня похитила тайная полиция, бросила в кузов фургона; я при этом знал, что ее агенты – вампиры и что они боятся кошек (потому что у меня во сне все вампиры боялись кошек, уж извините). На светофоре я сбежал из фургона и помчался от них через весь город, пытаясь приманить встречных котов себе на помощь. Коты отзывчивостью не отличались: они были серые, откормленные и наглые и плевать хотели, что могут спасти чью-то жизнь…

Если искать в сновидениях символы или точные соответствия реальной жизни, недолго и спятить. Но кошки – определенно лавкрафтовские зверюги. И вампирическая тайная полиция – в своем роде тоже.

Лавкрафт со временем становился только лучше.

Это если сформулировать мысль вежливо.

На самом деле он был совершенно жутким, когда начинал: кажется, он в упор не слышал музыки слов и не особенно себе представлял, чего пытается добиться своими рассказами. В раннем материале напрочь отсутствует ощущение человека, изливающего на бумагу свою жизнь – или хотя бы содержимое своей черепной коробки. Остается только любоваться, как Лавкрафт поначалу копирует других, лепя неуклюжий пастиш: вот чуть-чуть По, вот мазок Роберта У. Чемберса, а поверх всех прочих голосов из головы молодого Лавкрафта – нескладное англофильское подражание лорду Дансейни, ирландскому вельможе-фантасту, которым Говард Филлипс восхищался, быть может, сильнее, чем это было полезно для его прозы.

Дансейни был одним из великих первопроходцев жанра. Его прозаический голос звучал как ориентальный пересказ Библии короля Иакова. Он рассказывал о странных божках дальних земель, о путешествиях в страну снов, о людях со причудливыми, но идеально говорящими именами – всегда с чуть удивленной отстраненностью. Многие из рассказов этого сборника (тот же «Гипнос» или «Поиск Иранона») – слегка дансейнистские по тону.

Со временем откуда-то изнутри начал пробиваться и собственный авторский голос Лавкрафта. Его стиль стал более уверенным, а в пейзаже проглянул внутренний ландшафт лавкрафтовского разума.

Стоял сентябрь 1983 года. Я приехал в бирмингемский отель «Нью Импириэл» (это в Мидлендсе) на Британский фэнтези-конвент, чтобы взять интервью у писателей Джина Вулфа и Роберта Силверберга для каких-то английских журналов.

Это был мой самый первый в жизни конвент. Я посетил все мероприятия, какие только успел, но запомнил в итоге только одно. На сцене, если мне не изменяет память, сидели писатели Брайан Ламли, Рэмси Кэмпбелл и покойный Карл Эдвард Вагнер и с ними ирландский иллюстратор Дэйв Карсон.

Они говорили о том, как повлиял на каждого из них Лавкрафт: на кэмпбелловские глючные и опасные городские сказки, на мускулистый хоррор Ламли, на гладкие, мечевые, колдовские, современные истории Вагнера. Они говорили о психологии Лавкрафта, о его кошмарных видениях, о том, как каждый из них нашел в нем что-то такое, что отозвалось его душе, что сумело вдохновить – три очень разных автора с тремя очень разными подходами к творчеству.

Худой пожилой джентльмен в зале встал и спросил группу, размышляли ли они о собственных теориях Лавкрафта: что Великие Древние, эти славные многогласные чудища, просто использовали беднягу Говарда Филлипса, чтобы говорить с миром, сеять веру в них, готовя людей к их грядущему возвращению.

Честно, не помню, что группа на это возразила. Впрочем, и чтобы она с этим согласилась – тоже.

Потом их спросили, почему они любят Лавкрафта. Они принялись толковать о полете его воображения, о том, как его проза служит метафорой для чего угодно, чего мы не знаем и боимся: от секса до иностранцев – обо всех этих глубоких вещах.

Потом микрофон добрался до Дэйва Карсона, который художник.

– Да ну вас со всем этим! – радостно объявил он, уже изрядно приняв на грудь и потому отметая разом все эрудированные психологические теории и переходя непосредственно к сути вопроса. – Лично я люблю Лавкрафта, потому что просто люблю рисовать чудовищ.

Аудитория заржала, а потом заржала еще пуще, когда несколькими секундами позже голова Дэйва мягко стукнулась об стол, а Карл Эдвард Вагнер принял микрофон у него из рук и поинтересовался, каков будет следующий вопрос.

(Ныне, через десять лет после тех событий, Дэйв Карсон все еще с нами. Последний раз его видели удящим рыбу с пирса в Истбурне – возможно, в ожидании, когда на крючок попадется одно из странных лавкрафтовских созданий, которых он с такой сноровкой выуживал из глубин Ла-Манша. А вот беднягу Карла успела унести бутылка.)

Впрочем, всё правда. Лавкрафт успел повлиять на таких разных людей как Стивен Кинг и Колин Уилсон, Умберто Эко и Джон Карпентер. В нашем культурном ландшафте он буквально повсюду: отсылки к Лавкрафту и его идеям изобилуют в кино, на телевидении, в комиксах, ролевых и компьютерных играх, в виртуальной реальности…