Тайна трех государей - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Миропольский cтр.№ 21

– Вот именно, – поддержал историка Варакса. – Я всё-таки двадцать лет в бизнесе и докладываю: официальным путём, по закону отнять имущество непросто. Получаешь для начала спор хозяйствующих субъектов, суды и остальную хрень в придачу. Тем более церковные земли – не какой-нибудь ларёк. Втихаря не отнимешь, и по доброй воле их тебе не отдадут. Цену вопроса прикинь! А тут, кроме денег, ещё и религия до кучи.

– Ясное дело, – согласился Одинцов, – и про землю плохой пример, но я не об этом. Отнять – всё же решение политическое. Юридическую базу подвёл, интригу дожал – и порядок. В папке сказано, что Иван, а потом Пётр и Павел сумели создать лучшую артиллерию в мире. Верно?

– А как это получалось? – продолжил он после кивка Мунина. – Ты пишешь, что русские пушки были лучше, стреляли точнее и служили дольше. Но тут законы с интригами ни при чём. Тут наука нужна. Технология нужна, производство, специалисты… Получается, три раза всё это появлялось ниоткуда? Ни у кого нет, а у наших вдруг – раз! – и есть?

Мунин отставил вылизанную до блеска тарелку и заявил:

– Я в артиллерии ничего не понимаю. Есть исторические факты. Пушки у Ивана Васильевича появились не вдруг. У него был дедушка – великий князь Иван Третий. Тоже, кстати, по прозвищу «Грозный». Он выписал из Италии мастера, Аристотеля Фиораванти. А старик Фиораванти был кто? – Историк многозначительно воздел палец. – Мурóль и пушечник нарочúт!

– Переведи, – потребовал Варакса.

– Так в летописях сказано, – историк почувствовал превосходство. – Слово «замуровать» знаете? Муроль – это строитель, архитектор. Фиораванти вообще-то Московский Кремль построил. Инженером он был гениальным. А ещё пушечником нарочитым – то есть знал, как пушки делать и как в бою применять. В общем, Иван Четвёртый Грозный доводил до совершенства то, что создал Аристотель Фиораванти ещё при его дедушке, Иване Третьем Грозном.

Одинцов, продолжая хозяйничать, налил кофе в большие кружки.

– Итальянец создал русскую артиллерию? – усомнился он. – Что это вдруг он не для своих, а для наших так старался?

– Со своими, по правде говоря, у него проблемы были, – сказал Мунин. – И вы напрасно ждёте от меня каких-то домыслов. Факты – пожалуйста. Но за язык тянуть не надо.

– Действительно, не наседай на парня, – Варакса повернулся к историку. – А ты мне лучше про Ивана Грозного растолкуй. Того, который Четвёртый. Царь, не царь… Мальчишка в двадцать лет набрался духу, чтобы разом все законы в стране поменять и с церковью переругаться – это как? Это что, власть у него такая была особенная? Или просто глупая смелость по молодости?

Мунин помедлил с ответом.

– Особенной власти не было, – сказал он. – И молодость ни при чём. Всё, что он делал, на удивление тщательно продумано. Каждый шаг выверен. Как и у Петра, и у Павла…

– Тщательно продумано, говоришь? – снова вклинился Одинцов. – Пётр ни с того ни с сего устроил столицу на самой границе. Это продуманное решение?! До Москвы тогда неделями добирались, а здесь – два шага. И Павел тоже красавец. Каждый день – новые дурацкие указы, над которыми смеялись все!

– Давайте не будем забывать, что Павел готовился стать императором не меньше тридцати лет, – холодно парировал Мунин, – и времени даром не терял. Вы же читали про него, наверное. Образованнейший и умнейший человек был! За тридцать лет всё расписал до мелочей, каждый шаг. Только ему приходилось очень спешить и на ходу адаптироваться к ситуации. Одному, в кругу врагов. Смеялись те, кто ненавидел его и не понимал великих замыслов. А сделать он успел ой как много! Что же касается Петра с его столицей… Не напомните, сколько раз враги захватывали Москву, и сколько раз – Петербург?

Похоже, Мунин мстил Одинцову за вчерашние обиды.

– Ну тогда я вам напомню, – продолжил он, не дождавшись ответа. – Такую защищённую Москву захватывали пять раз. Дважды – как столицу великого княжества: Батый в тысяча двести тридцать восьмом и Тохтамыш в тысяча триста восемьдесят втором. Ещё два раза Москву захватили как столицу Российского царства: Девлет-Гирей в тысяча пятьсот семьдесят первом и поляки в тысяча шестьсот десятом. И ещё разок в Кремле побывал Наполеон в тысяча восемьсот двенадцатом, когда столица уже переехала сюда, в Петербург. В город на самой границе, который ни разу не был взят врагом ни за те двести лет, пока он был столицей Российской империи, ни позже.

Одинцов почувствовал себя двоечником, а разошедшийся Мунин снова обратился к Вараксе.

– Вы нашли очень точную формулировку: Иван собрался с духом, чтобы начать реформы. И то же самое сделали Пётр и Павел. Именно с духом! Потому что если бы они опирались только на формальную власть, ничего бы не вышло. Слишком серьёзные были враги. Но за этой троицей стояло что-то ещё, какое-то знание…

– Знание – сила, – откликнулся Варакса.

– Вот-вот! Между прочим, это Фрэнсис Бэкон сказал, – обрадованный Мунин стал загибать пальцы, – раз – розенкрейцер, два – англичанин и три – современник Ивана Грозного. За каждым из наших царей стояло знание такой силы, что это чувствовали все. Неописуемую силу духа чувствовали. Даже не силу, а силищу! Не понимаю пока, откуда она взялась, но церковь и бояре отступили перед Иваном, которому было всего двадцать лет. И перед молодым Петром отступили. И перед Павлом, которого убить пришлось, потому что сломать не вышло. Вы знаете, что старообрядцы портреты Павла в красном углу держали, рядом с иконами? Можете себе такое представить?

Одинцов допил кофе и понёс кружку к раковине, ворча на ходу:

– Я смотрю, вы хорошо спелись. А мне пора. Не скучайте тут.

– Да уж как-нибудь, – ухмыльнулся Варакса. – Езжай.

– Поеду, когда мне твой новый друг пару слов напишет.

И Одинцов положил перед Муниным стопку бумаги.

Из яиц, снесённых на языке, яичницу не изжаришь.

Хочешь достойного результата – потрудись на совесть, учил Салтаханова дед. И ещё говорил старый чеченец: еда – пища тела, сон – пища бодрости. Так что под утро Салтаханов заставил себя отвлечься от увлекательного чтива. Он запер документы в сейф, выключил компьютер и укатил домой. Там вздремнул часика три, принял контрастный душ, плотно позавтракал, а к десяти снова поехал на службу.

«Надо будет поподробнее узнать у Псурцева, что значит эмблема Академии», – думал Салтаханов по дороге. Лев и единорог, сплетающиеся, как инь и ян… Какой смысл вложил генерал в их изображение на щите? Уж больно много интересного про этих зверей было сказано в реферате Мунина.

Единорога изображали на тронах великих князей из рода Рюриковичей и чеканили на русских боевых топорах. Он гарцевал на вратах Софийского собора в Новгороде Великом, державе Владимира Мономаха и золотых монетах Ивана Третьего…

…а Грозный царь Иван Четвёртый повелел расшить серебряными единорогами своё парадное седло и вырезать изображение диковинного зверя на костяных пластинах, которые покрывали царский трон. Грудь византийского двуглавого орла на государственной печати с одной стороны украсил всадник-ездец, древний герб князей дома Рюрика, а с другой стороны – единорог, ставший вдобавок личной печатью Ивана Грозного: государь приравнял его к орлу и ездецу. Единорога изображали на пушках полковой артиллерии, которую первым в мире создал царь Иван, и на знамёнах Ермака, который присоединял бескрайнюю Сибирь к московскому царству.