Искальщик - читать онлайн книгу. Автор: Маргарита Хемлин cтр.№ 23

Розке Перец позарез нужен. Искать его сама она, как жена и общественный человек, возможностью не располагает.

Кто я на самом деле – кроме того что я есть признанный гад – ей Шкловский описал. А она от безысходности описание этого передала в минуту слабости Раклу. Про ее шашни с Перецом уважаемый непоколебимый Алексей Васильевич осведомлен, и прощение от него на этот счет Розкой получено. А я как самозванец и неизвестно какого рода элемент у него взят на мушку. Найду Переца и лично в руки Розки положу – дальнейший разговор будет. Не найду, тоже будет, но разговор получится другой. Не с Розой, а с Алексеем Васильевичем лично.

Роза выложила на меня свои имеющиеся козыри. Привалила меня ими к самой голой холодной земле. Мороз бегал взад-вперед по моему телу.

И я сказал:

– Хорошо. Ладно. Значит, я перехожу на нелегальное положение вещей. Но учтите, Розалия Семеновна, если вы думаете, что я за вас свою жизнь отдам, то вы ошибаетесь.

Розка пошевелила ручками в муфте, придавила каракулевый мех к себе:

– Может, конечно, и ошибаюсь. Вот ты по ошибке и отдашь.

Велела мне возвращаться на Святомиколаевскую, собирать манатки:

– На Перецово добро не зарься. Там у тебя пришлые всякие: Рувим Либин, Дора Цфайфель, беспризорник какой-то. Так ты к кому-нибудь с них и пристань. Разжалоби: негде жить, только щас узнал. Пригреют.

Что про Дору и Рувима Розке известно, я не удивился. Но так она спокойно про них сказала, тем более про Марика-не-Марика, что я заподозрил: проникла она не во все.

Чтобы закрепить свое подозрение, спросил:

– Все равно к кому приклеиваться – или к Рувиму, или к Дорке?

– К Цфайфельше. Клейся к Цфайфельше. Она всегда главная будет.

Я с равнодушным покорством кивнул. Но в душе моей зрела революция. Пелена спала с моих воспаленных возрастом глаз. Вспомнилась вся моя проклятая жизнь в бедности и недоедании.

– Розалия Семеновна, Переца нема. Грошей нема. Дорка сама нищая. Платите мне какую-нибудь копейку. Вам голодный много пользы не даст.

Розка секунду подумала.

– Грошей у меня нету. Буду тебе харчи давать. И не перебирай! Ты на волосинке висишь. Легкий будешь – дольше провисишь.

Не попрощалась, ничего. Пошла своими ногами по тонкому льду, как говорится, своей дорожкой. С уверенностью, что я у нее в муфточке, как черт в мешке.

Одно особенно обидно – что наврала про село. Я б и правда хотел поехать, разъяснять, если надо, и силой добавлять вразумление темному люду.

Ладно. Будет, все будет, когда надо. Когда время.

Конечно, объяснимо и понятно с высоты прожитых лет мое внезапное чувство обожания к Розке. Красота не знает причин, а знает только результат.

Нарождающийся во мне мужчина диктовал подчинение, но отчаянный подросток бунтовал всем своим нечетким существом: сопротивление, сопротивление и еще раз сопротивление.

Так, в состоянии половины на половину я брел по улице.

Темнело. Во тьме мои мозги заработали особенно хорошо. Сказывалось сосредоточение – голова меньше отвлекалась окружающим миром.

Я давно завел у себя такую моду представлять работу мозгов как процесс выдвигания и задвигания ящичков различной величины. И сейчас мысленно открывал один за другим, подробно перебирал их содержание на предмет полезности в данную решающую минуту.

Ящик с Шкловским отставил.

С Рувимом тоже.

С Доркой трохи приоткрыл и обратно засунул.

А вот два – с Розкой и с Раклом – вытащил прямо на всю ширину-длину. И получилось, что они на пару плохо в пазах ходят, а нужно непременно до них подстегнуть ящик Шкловского. От так. Рядышком поставить и все три разом разворошить. Именно что разом.

Весь смертельный сыр-бор разгорелся по причине непримиримой ревности Ракла. Он при власти, кого захочет прибьет и скажет, шо так и було.

Ему выкрадать Шкловского ни к чему. Ему, наоборот, не покров ночи в удовольствие – ему на весь город гевалт в удовольствие и, между прочим, по закону.

Теперь – Розка. Допустим, она не дура. Очень не дура – такого мужика зацепила – Ракло это ж сила! Она без него никто. Шлендра она без него, а не наробраз. И вот она рискует собой в буквальном смысле и мужу родному, пьяному и бешеному, кается про Шкловского. И он ее прощает, как в театре.

Ну ладно. Тоже допустим. Мне про любовь известно много. С чужих осведомленных слов, но допустим. А главное – зачем она после такого прощения и буквально на краю пропасти меня хватает и назначает искать Шкловского? Да так смело назначает! Прямо мобилизация какая-то.

И еще – а мужу ее, Алексею Васильевичу, не интересно, куда украли Шкловского? Как раз у Шкловского с Раклом – дружба и, наверно, делишки кое-какие глубокие, и дом Ракло Перецу отжалел богатый, и автомобиль свой ему давал кататься на глазах всего Чернигова. А у Розки с Шкловским что? Чувства? Ха-ха, как говорится.

Я присел на лавку в самом конце Марьиной рощи. Уже обошел ее всю – от края до края, и вот, обессиленный мыслями, я присел для подведения хоть какого, а результата.

Недалеко виднелся дом Шкловского. Высокая крыша с трубой выделялась на фоне неба с звездами. Я обратил внимание мысленным взором – дыма нету. Нету дыма. Печка не топится. Наблюдение меня обрадовало. Наверно, Дорка и Рувим решили не дожидаться назначенного часа и убрались кто куда вместе с Мариком-не-Мариком. Хорошо, что возвращусь в пустой дом без лишних слов. К тому же голод заставлял остановиться на данном этапе и вернуться к жизни и пище.

Дома и правда Дорки с Рувимом не было.

А Марик-не-Марик – таки был. Чистые волосы волнами разметались по громадной мягкой подушке. Лицо утопало в вышитых розах и васильках с мелкими завитушками тонкой зеленой ниткой. Руки выпростаны поверх одеяла, пятерни расправлены, и каждый палец – прямой.

Прямизна как раз меня испугала. Может, умер хлопец, и Дорка с Рувимом его бросили на мою последнюю похоронную заботу? Гады! Сюсюкали с ним, сюсюкали, а как на кладбище оформлять за гроши по-человечески, так и кинули. И я хоронить не буду. Не мой дом, значит, и все тут не мое. И дело не мое – хоронить отсюда всяких.

Но один глаз Марик трохи-трохи приоткрыл. И рот немножко перекосился. В ту же минутку раздался его смех.

Он сел прямым рывком, свалил с себя одеяло. Забинтованный живот от веселья ходил ходуном.

– Шо, спугался? – Голос оказался бодрый и разборчивый. Между прочим, не то что раньше.

– Разлегся тут, понимаешь! Давай вставай! Где твои сюсю́качи? Дорка и Рувим? Намыли тебя, одели во все чужое и чкурнули?

Марик вытаращил глаза, и я вроде вернулся на много лет обратно, в наше раннее остёрское детство.

– Лазарь, мне на них начихать! Не обижайся. Я от голода-холода не в себе находился. А теперь в себя вернулся. Лазарь, честно тебе говорю, я ничего не знаю. Сам удивляюся себе. Проснулся – а тут никого. Баба самашедчая, которая меня намывала-начесывала, с ложечки кормила, кричала сильно, потом стихла, дядька… Ты говоришь – это Рувим? Так Рувима я вспомнил, но тот же ж Рувим молодой был, а этот старый, хоть шо-то такое напоминает, конечно, может, и Рувимчик, тоже кричал, еще какие-то голоса были. Я тут под кровать залез, перележал, пока успокоилось. А в окно выглянул с краю – ты шкандыбаешь. Я положение и принял – навроде покойника. А ты купился! Ну шо, вечерять надо… Набинтовали тут меня, як мотанку… – Марик зацепил пальцами бинты, но сделано крепко, не поддалось. Махнул рукой: – Хай! Для теплоты. Честно признайся, Лазарь, ты поверил, шо я умом тронутый? Пове-е-ерил! Не было ни одного такого человека, шоб не поверил!