– Да бросьте вы, уж прямо так и шоу! – Мицуи Хирото пришел в себя и вновь сделался язвителен и критичен. – Согласен, техника у этого русского интересная, но вы видели его сноуборд?
– Ну, хорошее снаряжение можно купить, – сказал Хакими Ногаи и радостно потер руки в предвкушении высоких продаж.
– А эта женщина? – не унимался желчный Хирото-сан. – Вы видели, как она хромает? Какая из нее спортсменка?
– Вы забыли, уважаемый? После Олимпийских игр будут соревнования инвалидов! – улыбаясь, напомнил товарищу эрудированный Ногаи-сан.
Из-под горы, слегка приглушенные расстоянием и помятым ельником, доносились эмоциональные крики разнополых гонщиков, по всей видимости, поздравляющих друг друга с завершением спортивного состязания.
– Ну, Вася, давай на посошок! – Мишка потер ладони и потянулся к стопке.
Ласточкин терпеливо дождался падения в рюмку последней самогонной слезы, отставил в сторону пустую бутылку и двинул тост:
– За победу коммунистического труда!
– Над гнилой буржуазией! – Мишка кивнул, опрокинул стопку, поискал глазами, чем закусить, ничего подходящего на столе не нашел и потянулся к засаленной занавеске – занюхать.
И замер, напряженно моргая в окно, за которым уже стемнело.
– Ты чего, Мишань? – позвал родственника Васька.
– Слышь, Вася? Кажись, там кто-то есть! – прошептал в ответ Мишка и после паузы, полной взволнованного сопения, придушенно захихикал. – Не иначе, снова пришли серенькие воришки-козлишки!
– Неужто пришли, милые? – Ласточкин нехорошо обрадовался, сунулся к окну и старательно повозил рукавом по мутному стеклу. – Ч-черт, ничего не вижу!
– А пойдем, выйдем! – подорвался его энергичный шурин.
– Погоди! – Васька удержал родича за штанину. – Надо подождать, чтобы клей как следует схватился!
Показывая, как должен схватиться клей, он крепко стиснул кулак и вздернул его в пролетарском приветствии:
– Рот фронт!
– Но пасаран! – Мишка ответно взмахнул бугристым кулаком и злорадно хохотнул.
Василий тоже улыбнулся. Так, скалясь и перемигиваясь, они сидели минут пять.
– Пора, – решил наконец Ласточкин и дал команду к выступлению.
Шустрый молодой шурин опередил его в дверях и первым выскочил во двор.
– Не гони, Мишаня! – окоротил родственника Василий. – Смотри, сам в суперклей не вляпайся!
– Да я помню, где мы его разлили! – отмахнулся шурин.
Мишка с пьяной уверенностью прошагал по гребню земляного отвала вдоль канавы, пару лет назад вырытой Ласточкиным с целью, которую он успел позабыть. Василий в темноте потерял было шурина из виду, но услышал расстроенный голос:
– Вот гадство! Никак ушли!
Подсвечивая себе ручным фонариком, Ласточкин подошел ближе, огляделся и возмущенно всплеснул руками:
– Вот ведь козлы! Мишка! Ты прикинь: они дверь сперли!
– Какую дверь? – не понял шурин.
– Да отличную деревянную дверь от теть– Надиного курятника!
– Ты чего, Вась? Тетка Надежда уж пять лет как померла! – напомнил Мишка. – И курятник ее какие-то сволочи по досочке растащили.
– Сам ты сволочь, – огрызнулся Василий. – Растащили! Не растащили, а разобрали на стройматериалы. А чего добру пропадать? Эх, ма… Такая хорошая дверь была, ее бы рубаночком фугануть, наждачкой освежить, эмалькой покрасить – и сто лет еще служила бы, если бы не козлы эти, гады, ворюги!
– Ты, Вась, не горюй, – посочувствовал родичу Мишка. – Мы, Вась, этого так не оставим. У нас терпение не беспредельное.
– Ясное дело, не оставим! – набычился Ласточкин, предел долготерпения которого наступал обычно в тот самый момент, когда обнажалось дно водочной бутылки.
– Все, конец козликам! – убежденно прошептал Мишка. – Допрыгались!
Глава 11
– Боря, я тебя не понимаю! – укоризненно сказала тетя Римма. – В твои годы, Боря, пора жить спокойно. Когда ты уже приедешь к нам на Святую Землю?
– Когда почувствую, что готов в нее лечь! – отшутился Борис Абрамович.
Сомнительная фраза заставила ревнивую Рузанну выгнуть соболиные брови и уткнуть кулаки в поясницу – пока свою. Успокаивая супругу, Шульц прикрыл квакающую трубку ладонью, закатил глаза и шепнул Рузанне:
– Тетя Римма опять твердит о переезде.
– Вай ме! – раздраженно прошипела Рузанна, всплеснув руками.
Она не хотела эмигрировать в Израиль, потому что не имела выраженных способностей к иностранным языкам.
– Боря, ты меня слушаешь? – спросила тетя Римма.
– Конечно, конечно! – Борис Абрамович поспешно привел телефонную трубку в соприкосновение со своей ушной раковиной.
Тете Римме стукнуло семьдесят восемь лет, и она еще не определилась с кандидатурой наследника. Ближайшими ее родственниками были три племянника, из коих один проживал в Хайфе, второй в Гамбурге, а третий – Борис Абрамович – застрял в России. Тетю Римму это очень тревожило. Она уехала из Москвы тридцать лет назад и сохранила незабываемые воспоминания о магазинах, основным наполнением которых были огромные очереди. Чтобы успокоить пожилую родственницу, Борис Абрамович в подробностях (за разговоры платил не он) описывал ей содержимое своего большого двухкамерного холодильника, но тетя Римма сказкам не верила.
– Боря, ты досидишься там, пока у вас снова начнутся погромы! – предрекала она.
– Не волнуйтесь, тетечка Риммочка, у нас тут очень спокойно! – уверял вздорную старуху Шульц. – Это не мы к вам, это вы к нам должны приехать! Своими глазами увидите, как все изменилось, отдохнете, поправите здоровье на нашем курорте!
Приглашение звучало подкупающе горячо и искренне: Борис Абрамович сознавал, что приезд тети Риммы в гости обойдется ему несравненно дешевле, чем собственный визит в Хайфу.
– Ах, я не знаю, Боря, – вздохнула тетя Римма.
Каждый их разговор заканчивался этим: тетя ругала перманентно беспокойную и ненадежную российскую жизнь, Шульц ласково ей возражал и настойчиво звал в гости. Дистанционно склонить тетю Римму к подписанию завещания в свою пользу Борису Абрамовичу никак не удавалось.
– Будь здоров, мой мальчик, – сказала тетя. – Я позвоню в следующем месяце, если буду жива.
– Конечно же будете! – уверенно ответил Шульц, давно знакомый с этой формой старческого кокетства. – И мы тоже будем живы-здоровы, потому что у нас тут очень, очень спокойно!
Именно в этот момент в окно со звоном и дребезгом влетел первый кирпич.
– Вай ме! – взвыла Рузанна.
– Что такое?! – неприятно изумился Борис Абрамович.