Кадавр. Как тело после смерти служит науке - читать онлайн книгу. Автор: Мэри Роуч cтр.№ 39

В Древней Греции дебаты о месте проживания души приняли более знакомую нам форму сердце-или-мозг, а печени была отведена вспомогательная роль ^[44]. Хотя Пифагор и Аристотель считали сердце вместилищем души (источником «жизненной силы», необходимой для жизни и развития), они верили также в существование вторичной, «рациональной» души, или разума, сосредоточенного в головном мозге. Платон соглашался, что душа обитает и в сердце, и в головном мозге, но главенствующую роль отводил мозгу. Что касается Гиппократа, кажется (возможно, только мне), он не имел сложившейся точки зрения. Он описывал влияние повреждений мозга на речь и мыслительные способности, но при этом считал мозг железой, производящей слизь, и всюду писал, что разум и «тепло», которое, как он считал, контролирует душу, сосредоточены в сердце.

Врачи древности не могли разрешить эту проблему, поскольку душа не является чем-то вещественным, что можно увидеть или во что можно воткнуть скальпель. Не имея возможности зафиксировать душу научными методами, врачи попытались идти по другому пути, предположив, что та часть эмбриона, которая формируется первой, является самой важной и, следовательно, с большой вероятностью содержит в себе душу. Проблема подобного учения, называемого одушевлением, состоит в том, что трудно добыть человеческие эмбрионы на стадии первого триместра развития. Последователи данного течения, включая Аристотеля, пытались разрешить вопрос с помощью более доступных куриных эмбрионов. Как пишет Вивиан Наттон в своей статье «Анатомия души в медицине раннего Возрождения» в сборнике «Человеческий эмбрион» (The Human Embryo): «Аналогии, выведенные на основании изучения куриных яиц, наталкивались на возражение, что человек не является курицей».

По мнению Наттон, дальше всех в изучении человеческих эмбрионов продвинулся анатом Реалдо Коломбо, который по распоряжению философа эпохи Возрождения Джованни Понтано (я, честно говоря, о таком философе раньше не слышала) произвел препарирование месячного человеческого зародыша. Коломбо вернулся из своей лаборатории, в которой, конечно же, еще не было микроскопа, поскольку этот прибор лишь недавно был изобретен, неся потрясающую, хотя и абсолютно неверную новость о том, что печень образуется раньше сердца.

Нам, привыкшим прославлять сердце как центральный элемент жизни, посылать возлюбленным открытки с изображением сердечек и слушать песни о любви в исполнении поп-музыкантов, трудно представить себе эмоциональное или духовное возвеличение печени. До некоторой степени особый статус печени у древних врачей был связан с тем, что они ошибочно считали этот орган началом всех кровеносных сосудов организма. (Открытие Уильямом Харвеем кровеносной системы нанесло последний сокрушительный удар по идее о локализации души в печени. Вы не удивитесь, когда узнаете, что Харвей считал местом обитания души кровь.) Однако мне кажется, что была еще и другая причина считать печень важнейшим органом. Человеческая печень выглядит хозяином в организме. Она блестящая, мощная, имеет аэродинамическую форму. Она выглядит как скульптурное произведение, а не как внутренность. Меня восхитила печень X, которую готовили к предстоящему путешествию. Окружающие органы выглядят аморфными и несимпатичными. Желудок — хлюпает и не имеет четких очертаний, кишки — спутанные и напоминают суп. Почки спрятаны под слоем жира. А вот печень просто светится. Она кажется искусно спроектированным инструментом. Ее края округлы, как края Земли, видимые из космоса. Мне кажется, если бы я была жительницей Древнего Вавилона, я могла бы поверить, что Бог оставил здесь свой след.

Доктор Посселт отделяет сосуды и сочленения, связывающие печень и почки с другими тканями организма, подготавливая их к изъятию. Первым уйдет сердце; сердце необходимо использовать на протяжении четырех-шести часов, а почки, напротив, можно хранить в холодном месте от восемнадцати до двадцати четырех часов. Однако хирург, который должен забрать сердце, еще не прибыл; он летит из Юты.

Через несколько минут в дверь операционной заглядывает медсестра: «Из Юты прибыл». Люди, работающие в реанимационном отделении, разговаривают друг с другом короткими, усеченными фразами, как пилоты с авиадиспетчерами. На стене вывешена программа сегодняшнего дня — изъятие четырех жизненно важных органов для спасения жизни трех человек: «Изъятие абдм (печ/поч х 2) V». Несколько минут назад кто-то произнес «панки», что означает «панкреатическая (поджелудочная) железа».

«Из Юты переодевается».

«Из Юты» — симпатичный мужчина лет пятидесяти с седеющими волосами и узким загорелым лицом. Он закончил переодеваться, и сестра натягивает на него перчатки. Он выглядит спокойным, уверенным, даже несколько скучающим. (Меня это задевает: он ведь собирается вынимать из человеческой груди живое сердце.) До этого момента сердце было скрыто перикардом — плотной защитной оболочкой, которую теперь разрезает доктор Посселт.

Вот оно — ее сердце. Я никогда не видела бьющегося сердца. Я никогда не думала, что оно делает так много движений. Вы кладете руку себе на грудь и чувствуете что-то пульсирующее, но действующее почти бесшумно, как рука, передающая сообщение с помощью азбуки Морзе.

И вот я вижу, как этот аппарат исступленно работает. Это мотор какого-то прибора, горностай, извивающийся в своей норе, инопланетянин, только что выигравший «Понтиак» на телеигре «Угадай, что сколько стоит». Если бы вы искали место обитания человеческого духа, я думаю, вы бы точно решили, что это здесь, по той простой причине, что это самый энергичный человеческий орган.

«Из Юты» накладывает зажимы на артерии, выходящие из сердца X, останавливая поток крови перед изъятием органа. Глядя на монитор, отслеживающий функционирование органов тела, можно сказать, что произошло что-то очень важное. Электрокардиограмма перестала напоминать зубья пилы и превратилась в детские каракули. Фонтанчик крови выстреливает в очки хирурга, затем угасает. Если бы X не была мертва, она бы умерла сейчас.

Именно в этот момент, как сообщала исследовательская группа из Университета Западного резервного района, интервьюировавшая специалистов по трансплантации органов, персонал службы реанимации испытывал ощущение «присутствия» или «души» в комнате. Я пытаюсь включить воображаемую антенну и поймать какие-то волны. Само сабой, я не имею ни малейшего представления, как это делается. Когда мне было шесть лет, я изо всех сил пыталась с помощью силы воли заставить пластиковую игрушку моего брата пройти через комнату. Так для меня каждый раз заканчиваются эксперименты по экстрасенсорике: ничего не происходит, и потом я чувствую себя ужасно глупо.

Здесь происходит невероятная вещь: вырезанное из груди сердце продолжает свою работу. Знал ли об этом Эдгар По, когда писал свой рассказ «Сердце-обличитель»? Изолированные сердца настолько активны, что известны случаи, когда они выскакивали из рук хирургов. «Мы просто обмываем их, и с ними все в порядке», — ответил мне нью-йоркский хирург Мехмет Оз, когда я его об этом спросила. Я представила себе сердце, шлепающее по линолеуму, обмен взглядами, стремительное движение, чтобы его поднять и отмыть, как сардельку, свалившуюся с тарелки на кухне ресторана. Я думаю, что спрашиваю об этих вещах по той причине, что без описания подобных деталей врачи выглядят богами: берут живые органы из одного тела и заставляют их жить в другом. Я спрашиваю также, не приходилось ли хирургам сохранять старое, поврежденное сердце реципиента, чтобы потом передать ему на хранение. На мое удивление оказывается, что лишь немногие хотят сохранить или увидеть свое бывшее сердце.