Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - читать онлайн книгу. Автор: Эндрю Скотт Берг cтр.№ 94

Как и в случае с романом «Взгляни на дом свой, ангел», Перкинс сказал в своей статье для Гарварда:

«Не было ни единого вырезанного места, с которым Том бы не согласился. Он знал, что обрезка необходима. Весь его порыв заключался в желании выразить свое чувство, и у него не было времени переделывать что-то и сжимать».

Но не только большое количество законченных сцен мешало сократить книгу. Другой проблемой было то, что сам автор описывал как попытки «воспроизвести в сцене течение жизненного полотна во всей его необъятности». В одной части книги, например, четыре человека разговаривают между собой четыре часа кряду. Без перерыва.

«Все были хорошими рассказчиками; чаще всего они или говорили, или одновременно пытались заговорить», – писал Вулф. Выражение всех их мыслей отняло у автора восемьдесят тысяч слов – двести печатных страниц для крошечной сцены в поистине гигантской книге. Перкинс заставил Тома понять, что, «как бы хороша ни была эта сцена, она неправильна и должна уйти». Том, как всегда, спорил, но в итоге соглашался.

Хемингуэй пригласил Перкинса в Ки-Уэст, но Макс не хотел покидать Нью-Йорк.

«Я все еще вовлечен в битву не на жизнь, а на смерть с мистером Томасом Вулфом, – пояснял он. – И она, скорее всего, продлится до самого лета».

Также Макс написал во Флориду другому своему автору, Марджори Киннан Ролингс:

«Если ближайшие шесть недель мы проработаем в этом же темпе, книга будет практически готова. По крайней мере, я буду точно знать, можно ли отправить в печать хотя бы треть. Но Том все грозится вернуться в начало, к первой части, и, если он это сделает, я не знаю, что будет в результате. Возможно, мы начнем всю борьбу заново. Это стало для меня навязчивой идеей, когда вы знаете, что нужно сделать что-то, пусть даже и ценой собственной жизни».

Теперь Том и Макс работали даже по вечерам воскресенья. Иногда Вулф подвигал кресло к углу стола Макса и лихорадочно записывал все линии, необходимые для связи отрывков. Редактор сидел за столом со своей стороны, лицом к Тому, и медленно читал основной текст рукописи. Пометки делал в собственном, сильно потрепанном блокноте. Каждый раз, когда Перкинс перечеркивал целую страницу из угла в угол, замечал, как Том взглядом следит за его рукой. Вулф морщился так, словно Макс перечеркивал не бумагу, а его собственную кожу. Перкинс обычно заглядывал в свои записи, кашлял, а затем говорил:

– Думаю, эту часть можно вычеркнуть.

После долгой угрюмой паузы Вулф отвечал:

– А по-моему, она хороша.

– Я тоже думаю, что она хороша, но ведь ты уже выразил эту мысль раньше.

– Это не та же самая мысль.

В одну из летних ночей Том после спора по поводу одной большой сцены, которую нужно было удалить, пристально взглянул на кожу гремучей змеи, свисающую из-под шляпы и плаща Макса на вешалке, и сказал:

– Ага, вот он – портрет издателя!

Посмеявшись над этим, Том и Макс прервались на ночь и отправились в Chatham Walk, летнюю площадку бара в отеле Chatham, и около часа беседовали под звездами. Убедить Тома в необходимости сокращений было лишь одним из заданий Перкинса. Вулф выделил пустые места, оставшиеся после удаления отрывков, и теперь пытался компенсировать эти ранние потери, затыкая их многословием. Например, когда они подошли к эпизоду, где умирает отец главного героя, Макс сказал, что об этом надо написать. Так как Юджин был в Гарварде все это время, говорил редактор, Тому достаточно упомянуть только шок от полученных новостей, а затем описать возвращение героя домой на похороны. Перкинс решил, что все это можно уместить в пять тысяч слов. Том с ним согласился.

На следующий вечер Вулф принес еще несколько тысяч слов, описывающих жизнь доктора, навещавшего старого Ганта.

– Это весьма неплохо, Том, – сказал Перкинс. – Но какое отношение это имеет к книге? Ты описываешь историю Юджина, то, что он увидел, его опыт. Мы не можем тратить время на все, что лежит за пределами этой истории. Том снова согласился, а на следующий вечер принес еще один длинный отрывок о сестре Юджина, Хелен, повествующий о мыслях девушки, когда она ходила за покупками по магазинам Алтамонта, а затем о том, как она, лежа вечером в постели, услышала гудок поезда.

– Как, во имя господа, ты планируешь закончить книгу, если будешь продолжать в том же духе, Том? – спросил его Макс. – Ты потратил целых два дня – и не на сокращение, что жизненно необходимо, а на расширение и дополнение, да еще и тем, что здесь совершенно не нужно!

Том раскаялся и не стал спорить. Он пообещал впредь писать лишь о том, о чем нужно писать, и на следующий вечер принес тысячи слов о болезни Ганта, совершенно не имевшей отношения к тому, чего, как он думал, хотел Макс. Сам Макс посмеялся над всем этим и сказал:

– Правда, мне не кажется, что это жизненно необходимо для книги, нам следует двигаться дальше.

Но Перкинс тоже чувствовал, что эти страницы слишком хороши, чтобы их выкинуть. Сцена смерти Ганта осталась в книге. Это была одна из лучших сцен, когда-либо написанных Вулфом. Тот подсчитал, что в течение года написал больше полумиллиона слов дополнительной рукописи, из которых использовал лишь малую часть.

«Пару вечеров назад я сказал Тому, что весь тот прекрасный материал, который он насобирал, должен выбыть, потому что приводит к стиранию очень важного эффекта. Мы буквально час просидели там, не говоря ни слова. Том сердито смотрел перед собой, думал и ерзал в кресле. А затем спросил: “Тогда ты возьмешь на себя всю ответственность?” А я ответил: “Мне придется взять на себя ответственность, более того, именно меня будут обвинять в любом случае”», – написал Макс Хемингуэю в июне 1934 года.

Иногда и Макс был виноват в удлинении рукописи. Он вспомнил о той замечательной сцене, которую пять лет назад пришлось удалить из вступления к роману «Взгляни на дом свой, ангел» и о чем он очень жалел, – о сцене, в которой юный Гант и его брат смотрят на конфедератов, марширующих на Геттисберг.

Теперь он видел, как ее можно втиснуть в эту книгу в качестве воспоминаний старого умирающего Ганта, и так они и поступили.

Однажды вечером Макс отложил красный карандаш и вытащил Вулфа в ресторан Lüchow’s. Спустя несколько часов Том захотел пройтись и растрясти сытные блюда немецкой кухни. Он настаивал, чтобы Перкинс составил ему компанию и прошелся с ним до Бруклин-Хайтс, чтобы взглянуть на ту квартирку, где он и написал большую часть своей рукописи. Том рассеянно вел Макса к особняку, который оставил несколько недель назад. Когда он увидел, что дверь заперта, принялся искать ключи, а затем пробормотал, мол, потерял их. Он провел Макса по пожарной лестнице в большую, хорошо обставленную квартиру на верхнем этаже. Писатель указал на холодильник, на котором создавал книгу, а затем предложил Максу присесть и налил виски из бутылки, сидя на столе в гостиной. Спустя некоторое время и после нескольких стаканов в квартиру вернулась пара, которая теперь здесь жила. Когда Макс осознал ситуацию, то лишь глубже вжался в кресло. После того как женщина побежала в полицию, Вулф налил ее мужу его же виски и вскоре уже изливал на него весь мед своего очарования.