Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - читать онлайн книгу. Автор: Эндрю Скотт Берг cтр.№ 54

«Я вышел из издательства в тот день и оказался в огромной толпе мужчин и женщин, без конца снующих по Пятой авеню и на Сорок восьмой улице, а потом вдруг обнаружил себя на Сто десятой улице и до сих пор не могу понять, как я там очутился».

Несколько дней он гулял на свежем воздухе с контрактом во внутреннем нагрудном кармане с приколотым к нему чеком на четыреста пятьдесят долларов (десять процентов были вычтены в пользу литературного агента).

«Нет никакой причины разгуливать по городу с этими документами, но время от времени, оказавшись в шумной толпе, я достаю их, нежно смотрю на них и пылко целую», – написал он миссис Робертс.

«Но теперь настало время вернуться к вменяемости. Мой счастливый дебош подошел к концу. Я дал обещания», – написал он своему школьному учителю 12 января 1929 года. Том работал преподавателем на полставки в Нью-Йоркском университете, но теперь переделка книги стала важнее правки студенческих сочинений. Он уже подумывал уволиться и посвятить себя писательской карьере. Он чувствовал такую огромную преданность Scribners, что написал Перкинсу:

«Я надеюсь, что все это положит начало долгому сотрудничеству, о котором они не будут жалеть».

Вулф перебрался в квартирку на втором этаже, чтобы разобраться с новыми проблемными местами, которые подчеркнул Перкинс.

«О, потеря» была картиной жизни молодого писателя, живущего среди гор, окружавших городок в Северной Каролине. Еще до публикации слухи издательского мира раздули объем книги до титанических размеров. Люди, которые видели рукопись, клялись, что она была высотой в три фута, если положить ее на пол. На самом же деле она состояла из тысячи ста четырнадцати страниц тонкой бумаги и триста тридцати тысячи слов и была высотой всего в пять дюймов. Вулф и сам считал, что именно из-за объема она стала нечитаемой и неуклюжей. В одном из своих писательских дневников он набросал черновик предложений по облегчению рукописи:

«Первым делом необходимо вырезать каждую страницу и каждое слово, которое не является жизненно необходимым для передачи смысла всего текста. Если я найду даже 10 таких слов на каждой странице = 10 000 на всю рук».

Он приступил к работе в середине января.

«Когда издатели согласились принять мою книгу, сказали мне взять маленький топорик и вырубить из текста около 100 000 слов», – писал Вулф своему другу и земляку из Эшвилла Джорджу В. Мак-Кою.

Перкинс дал Вулфу несколько общих советов по поводу того, как в процессе сокращения можно сохранить образ героя невредимым и в то же время убрать какую-то его часть. Автор провел за работой много часов, а затем, спустя несколько недель, снова пришел, довольный новой версией «О, потери». Перкинсу очень понравилась красота текста, но все же он не был полностью удовлетворен: по сравнению с предыдущей версией книга сократилась всего на восемь страниц. Вулф вырезал многое из того, что предлагал Перкинс, но связи, заново созданные между разорванными частями, разошлись в тысячи новых слов.

Вулф как-то сказал Мадлен Бойд, что сокращение рукописи – это «трудная и запутанная работа». Выражаясь буквально, он знал, что рукопись необходимо сократить, но, когда до этого дошло, несколько часов просто пялился на ворох страниц.

«Иногда мне хочется плюнуть на все и начать кромсать текст, но я знаю, к каким ужасающим последствиям это приведет», – писал он. Миссис Бойд советовала внимательно прислушиваться к советам Макса Перкинса, так как, по ее словам, «он один из тех тихих и незаметных тружеников закулисья, единственная и самая главная причина, по которой Скотт Фицджеральд стал таким успешным». Один, иногда два раза в неделю Вулф приезжал в редакцию Scribners и привозил стостраничные отрывки. Если он не приезжал, Перкинс писал ему или звонил, чтобы узнать причину.

С наступлением весны Вулф и Перкинс каждый день посвящали работе над книгой.

«Мы вырезаем большие куски, и мое сердце истекает кровью, когда я вижу, как они покидают меня, но тут либо все прахом, либо сжать зубы и вытерпеть. К тому же нам обоим страшно не нравится, что приходится столько выкидывать, но, когда мы закончим, получим книгу куда более короткую и удобную для чтения. И хотя мы теряем хороший материал, вместе с тем обретаем единство. Этот Перкинс – славный парень и, возможно, лучший издатель во всей Америке. Я совершенно уверен в нем и всегда прислушиваюсь к его критике», – писал Том сестре Мейбл Вулф-Уитон.

В это же время слухи о редактировании «Потери» расползлись так же, как и слухи о размерах самой рукописи. Пропорционально их росту уменьшалась и оценка Перкинсом собственного вклада в их работу. В итоге он свел его до простой «реорганизации», хотя на самом деле вычеркивал целые куски или менял их местами по всему тексту. Говоря по правде, именно сокращение стало самой драматичной частью работы над романом, так как ими было вырезано около девяноста тысяч слов – достаточно, чтобы написать полноценную книгу. Как правило, любое предложение Перкинса по поводу удаления сцены всегда сначала обсуждалось и оспаривалось и только потом выполнялось. Ни одна часть рукописи не вырезалась без обоюдного согласия. Удаленные страницы они не уничтожали, Вулф хранил все, что было связано с писательством, и Перкинс предполагал, что внушительная часть вырезанного материала может пригодиться в будущем. Чтобы создать связь между историями и судьбами, переплетающимися на сотнях страниц «Потери», Макс порекомендовал, чтобы вся эпопея «раскрывалась сквозь призму воспоминаний и чувств мальчика Юджина». Первое и самое крупное удаление затронуло машинописное вступление в тысяча триста семьдесят семь строк. Под конец Том даже согласился с предложением Перкинса, что, описывая, как герой пытается осмыслить жизнь отца, события не стоит брать из личного опыта, «чтобы минимизировать реализм и патетику». Таким образом, история Ганта до его возвращения в Эшвилл была сокращена до тридцати трех страниц, а его воспоминания о Гражданской войне – до двадцати трех слов: «как этот мальчик стоял у обочины рядом с фермой матери и смотрел, как запыленные войска конфедератов маршируют мимо него в сторону Геттисберга». В течение многих лет совесть Макса мучило то, что он вынудил Тома вырезать первую сцену, в которой двое мальчиков стоят у дороги в ожидании приближающегося боя, но без нее читатель сразу погружался в историю.

Путь к концу рукописи оказался еще более тернистым. Перкинс вырезáл уже не страницы, а фразы. Главным критерием в этом вопросе была его уверенность, что взаимоотношения Юджина с семьей – ядро романа и что любые ответвления необходимо удалить. Например, сатирическое изображение зажиточных землевладельцев, возводящих особняки на окраине Эшвилла, вырезали, потому что оно было пародией на стихотворение Т. С. Элиота и его тон сильно выбивался из канвы повествования. Обрезка похабщины или ругательств обошлась им в пятьсот двадцать четыре строки.

В двадцати различных сценах Вулф обращался непосредственно к читателю. Но при передаче тревоги, растущей в Юджине по мере его взросления и превращения в мужчину, Макс считал, нет места синхронным комментариям автора, который будто возвращается к событиям несколько лет спустя. Они были удалены.