Екатерина Великая - читать онлайн книгу. Автор: Николай Павленко cтр.№ 52

Все сказанное дает основание полагать, что неграмотный «Петр III» и его окружение имели смутное представление о структуре государственного аппарата России, их познания ограничивались сведениями о Военной коллегии, в ведении которой находилось казачество. Возведение в графское достоинство Зарубина-Чики тоже объяснимо — граф Чернышов был президентом Военной коллегии. Копирование аппарата и титулатуры чинов свидетельствует о намерении сменить лица в элите государства, а не изменить социальную структуру общества и политическую систему.

Вторая часть манифеста 31 июля создавала в стране атмосферу кровавого кошмара: «кои прежде были дворяне в своих поместьях и водчинах — оных противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян, ловить, казнить и вешать, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами. По истреблении которых противников и злодеев-дворян, всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, как до века продолжатца будет» ^[141]. Как видим, манифест призывал к разгулу кровопролития, разжигал звериные инстинкты, ориентировался на произвол и беззаконие и противоречил христианской морали, к которой призывал.

Несмотря на несбыточность обещаний, манифест находил живейший отклик у крестьянской стихии, которую благославляли грабить и убивать. Главнокомандующий карательной армией П. И. Панин отмечал притягательность обещаний Пугачева: «Во многих местах, — доносил он Екатерине II, — чернь прельщением сего врага государственного как собственным приходом, так и рассылками от него в некоторые многолюдные селения и по два только человека, а некоторые и по одному слуху из повиновения вышли и выходят, дерзая злодеянием на своих начальников… и на помещиков» ^[142].

Все источники того времени единодушны в изображении кровавой жестокости как повстанцев, так и карателей. Первым ее стал проявлять Пугачев. Возникает вопрос: чем она объясняется — природной свирепостью самозванца, его неистребимой ненавистью к барам? Думается, помимо сказанного выше, еще и стремлением укрепить у окружающих веру, что перед ними не самозванец, а подлинный царь, которому Богом вручена власть распоряжаться жизнью и смертью подданных.

Конечно, филантропией Пугачев не отличался. Возбуждаемая его манифестами ненависть к помещикам находила поддержку и живой отклик крестьян, истоки которой надлежит искать в сфере социальных противоречий.

Третий этап движения, как и два предшествующих, имел свою специфику. Прежде всего изменился социальный и национальный состав его участников. Яицкие казаки и горнозаводское население, ранее составлявшие основную массу русских участников движения, после поражения под Казанью ушли в родные края. Оставили движение и башкиры. Все это значительно ослабило вооруженные силы восставших, ибо казаки среди них составляли лучше всего вооруженную и в военном отношении лучше всего подготовленную часть, а башкиры, будучи превосходными наездниками, составляли основу кавалерии. После поражения под Казанью в составе повстанцев осталась лишь небольшая часть яицких казаков, с которыми Пугачев начинал движение. Место яицких казаков и башкир заняли различные разряды русских крестьян: помещичьи, дворцовые, государственные и экономические, а также представители народов Среднего Поволжья: мордва, чуваши, удмурты, татары.

Еще одна особенность состояла в том, что ослабла концентрация сил восставших — главная армия была не столь многочисленна, как раньше.

В целом крестьянская война на третьем этапе охватила огромную территорию Казанской, Нижегородской и Воронежской губерний. П. И. Панин вынужден был признать: на правом побережье Волги «вся чернь» Пугачевым и его рассыльными возмущена, перестала подчиняться законной власти и «делает против оной свои злодеяния» ^[143]. Однако связь главной армии с ее отрядами ослабла. Если на первых двух этапах наряду с армией Пугачева действовали значительные по численности отряды атаманов и полковников, то теперь более или менее крупные отряды являлись редким исключением: на огромном пространстве действовали разъезды пугачевцев в составе нескольких человек, иногда — в несколько десятков, объявлявшие в селе, деревне крестьянам волю и призывавшие к уничтожению помещиков. Эту особенность отметил Панин в донесении Екатерине 3 августа 1774 года: «…теперь представляется не столько нужды в сильном поражении большой злодейской толпы, нежели в предосторожности от прокрадывания малых подсыльных от злодеев частей к воспламенению отзывающейся и в здешней черни колебимости, страха и мятежных волнований» ^[144].

В итоге огромная территория была охвачена восстанием многих сотен населенных пунктов, действовавших автономно, вне контактов друг с другом, преследовавших локальные цели. Движение, таким образом, приобрело более стихийный, чем прежде, характер.

Наконец еще одна особенность третьего этапа состояла в достигшем небывалых размеров истреблении дворян.

На всей территории правобережья Волги, охваченной восстанием, все помещики и чиновники, не успевшие своевременно покинуть имение или бежать из города, стали жертвами призыва пугачевских манифестов «казнить и вешать, а имущество делить между собой». Из находившихся в Нижегородской губернии 1425 дворян было повешено или убито 348 человек, то есть четвертая часть. Особенно велики потери дворянского сословия были в Алаторском уезде, где казнили 221 человека. В Саранске было казнено «дворян, штаб и обер-офицеров, ис приказных служителей и других званий, всего мужеска и женска пола 62 человека». В Воронежском крае восставшие лишили жизни 445 дворян, офицеров и других представителей правительственного лагеря. В Саратове, где Пугачев находился менее суток, восставшие лишили жизни 24 дворянина и 21 приказного служителя.

Надо отметить одну особенность списка казненных в Курмышском уезде. Там погибло 72 человека, среди которых 41 представитель духовенства. В Ядринском уезде было казнено 38 представителей духовенства. Церковнослужители становились жертвами пугачевцев в мордовских и чувашских деревнях, где помещиков было мало, а главными врагами восставших становились церковнослужители, осуществлявшие христианизацию местного населения.

Где надлежит искать объяснение столь жестокого обращения пугачевцев со своими господами? Сводить все к классовой ненависти, как это делала советская историография, вряд ли правильно. На наш взгляд, свирепость крестьян была обусловлена обещанием Петром Федоровичем воли. Живой барин непременно бы предъявил свои права на крепостного крестьянина. Более того, живой барин мог предъявить иск за разграбленное в имении имущество, скот, за сожженную усадьбу и т. д. Поэтому рубили под корень — не только главу семьи, но и его супругу, детей и даже гувернанток. Господское имущество делили между собой.

Общий ущерб, нанесенный помещикам и представителям администрации Нижегородской губернии, составил 174 239 рублей. Нижегородский губернатор А. Ступишин писал московскому главнокомандующему князю М. Н. Волконскому: «чернь вся почти преклонна к грабительству, предает смерти помещиков своих» ^[145]. Имущество и имение казненных в Воронежской губернии оценивалось в 447 166 рублей. Мануфактурист Пензенского края А. И. Бахметев доносил: «он в сие возмущение разорен почти до бесконечности… Привилегированные его хрустальная и стеклянная фабрики, действуемая по 7 печей, разорены, товар перебит, деньги разграблены, записки, в которых записано, что кому роздано на поставку материалов, сожжены и изодраны». Аналогичная судьба постигла тайного советника Лунина, конный завод и суконная фабрика которого разграблены и разорены, «и что с собой какие пожитки взять не могли, то били и изломали, равно как и прикащиковы пожитки и деньги». Приказчики, как правило, разделяли участь своих бар — их столь же немилосердно вешали. Но были и исключения, когда староста и приказчик выступали «главными зачинщиками» грабежа, как то случилось в селе Пиченеск, где по инициативе старосты Алексеева и приказчика Иванова крестьяне убили помещицу и поделили между собою ее имущество ^[146].