Царевич Алексей - читать онлайн книгу. Автор: Николай Павленко cтр.№ 73

Генрих Брюс, иноземец на русской службе, современник и участник событий, изложил в своих «Записках» (изданных в 1782 году на английском языке) отличную от всех версию смерти царевича. Маршал Вейде якобы поручил ему, Генриху Брюсу, отправиться к аптекарю Беру и объявить ему, что заказанное питье для царевича должно быть «крепко, потому что царевич очень болен». «Услышав от меня такое приказание, Бер побледнел, затрепетал и был в большом замешательстве. Я так удивился, что спросил его, что с ним сделалось. Он ничего не мог ответить». Между тем пришел сам маршал Вейде, и аптекарь вручил ему снадобье в серебряном стакане с крышкою. Маршал, шатаясь, подобно пьяному, отправился со стаканом в каземат, где находились царевич и царь с приближенными. Маршал приказал Брюсу быть в комнате царевича и сообщить ему немедленно, если обнаружатся какие-либо перемены в состоянии больного. Здесь же дежурили два врача. Сам Брюс с караульным офицером и врачами обедал за столом, предназначенным для царевича. Вдруг врачи были позваны к царевичу: он корчился в жестоких конвульсиях. Обо всем тотчас было доложено царю.

По Генриху Брюсу, выходит, что царевич был отравлен. Его тело положили в обитый черным бархатом гроб, причем внутренности из трупа предварительно вынули.

Наконец, еще одна версия произошедшего изложена издателем дипломатических актов XVIII столетия Ламберти. Акты эти опубликованы были в 1734 году. Ламберти, со слов некоего знатного русского, сообщил, что царь сам отрубил голову сыну, причем голова была так ловко приставлена к шее, что присутствовавшие на похоронах царевича ничего не заметили.

Итак, перед читателем предстает множество версий смерти царевича. Иначе и не могло быть — смерть царевича была окутана глубокой тайной, вынуждавшей современников и потомков гадать о ее причине. Тем более трудно высказать свое суждение историку спустя почти три столетия после события. Ему тоже остается гадать, опираясь на скудный ряд достоверных источников.

Начнем с того, что казнь сына — а она, по обычаю того времени, могла быть только публичной — была крайне невыгодна для репутации отца: в глазах современников он выглядел бы детоубийцей. Царь мог игнорировать смертный приговор светских чинов, помиловать сына, сохранив ему жизнь и определив его дальнейшую судьбу по одному из трех возможных сценариев: либо заточить в монастырь, либо разрешить ему жениться на Евфросинье и вести жизнь частного человека, как он и обещал, когда царевич находился в Неаполе, либо, наконец, содержать в Шлиссельбургской или Петропавловской крепости. Но Петр, в результате следствия выяснив острое желание сына владеть короной, знал, что обещания и клятвы ничего не стоят, и не мог допустить, чтобы царевич получил возможность — хотя бы и через клятвопреступление — наследовать трон. Петра более устраивал мертвый сын, нежели живой, пусть и с готовностью соглашавшийся навсегда отречься от престола в пользу младшего брата, трехлетнего царевича Петра. Подобную мысль высказал голландский резидент де Би, который «всегда думал, что если низложенный царевич переживет его величество, то он, невзирая на отречение свое, на клятву, на распоряжения и проклятия отца, будет стремиться к овладению престолом и, найдя многочисленных приверженцев, возбудит в целой стране смуты, со всеми их кровавыми ужасами».

Обратимся к последним дням Петербургского розыска, когда царевич был заточен в Трубецкой раскат Петропавловской крепости и подвергался пыткам. Вряд ли до начала пыток царевич чувствовал себя нормально — несомненно, он и морально, и физически пребывал в угнетенном состоянии. Более того, ему нетрудно было догадаться, какая мера наказания ожидает его после завершения следствия. Если в его сознании и теплилась слабая надежда на сохранение жизни, то ее похоронили пытки и чтение приговора светских чинов.

Надобно отметить, что пытки не слишком обогатили следствие дополнительными сведениями. Царевича спрашивали: не наклепал ли он в своих предшествующих показаниях лишнего на Вяземского, Долгорукого, Семена Нарышкина, царицу Марию Алексеевну, Шереметева и других? Он же, зная о том, что отказ от прежних показаний повлечет новые пытки, в пыточной речи 19 июня 1718 года показал: «На кого де он в прежних своих повинных написал и пред сенаторами сказал, то все правда, и ни на кого не затеял и никого не утаил». Ему была дана максимальная норма истязаний для первого дня пыток — 25 ударов. Несомненно, это сильно отразилось на его здоровье.

Обычно после такого количества ударов истерзанному перед очередной пыткой предоставляли семь-десять дней, чтобы прийти в себя и хоть как-то залечить нанесенные раны. Царевича же пытали повторно через пять дней, причем нанесли ему не шесть-девять, а пятнадцать ударов.

Обезумев от истязаний, царевич стал наговаривать не на других, а на себя. Вот пример. Ему был задан вопрос: «На митрополита Киевского: что письмо к нему писал и послал ли из крепости. И что еще больше с ним чинил?» Царевич при повторной пытке показал: «К Киевскому митрополиту он писал, чтоб тем привесть к возмущению тамошний народ; а дошло ль оно до его рук, не знает, и писем от него, митрополита, к нему в побеге его не бывывало, и он больше к нему и ни к кому, будучи в бегах, не писывал, и к нему ни от кого не бывало». Между тем, как упоминалось выше, ни киевский митрополит, ни архимандрит Киево-Печерского монастыря не были причастны к побегу.

Вероятнее всего, смерть царевича стала совокупным итогом выпавших на его долю тяжелых испытаний — следствия, обнаружившего утайку им многих поступков и разговоров, пыток, чтения приговора. Он и прежде не отличался богатырским здоровьем. Допросы и истязания сделали свое дело — в буквальном смысле убили его.

Смерть царевича случилась в канун знаменательного дня, ежегодно отмечаемого праздника, возведенного в ранг государственного, — годовщины Полтавской виктории, случившейся, как известно, 27 июня 1709 года. Царю опять пришлось решать непростую задачу — объявить траур в связи со смертью сына или же сделать вид, что ничего существенного не произошло, и праздновать день победы над шведами, как обычно: с пиршеством, обильными возлияниями, танцами и фейерверками. Царь избрал второй вариант. «Смерть эта, — читаем в донесении француза де Лави, — не помешала отпраздновать на следующий день с обычным торжеством годовщину Полтавской битвы, знаменитого поражения шведов, послужившего началом их упадка и величия царя; по этому случаю в Почтовом доме был великолепный обед и бал».

В «Поденных записках» князя А. Д. Меншикова также описаны события этого дня: «В 27-й день, в пяток, его светлость поехал к генералу-адмиралу Апраксину, купно прибыли к Троице, где и его царское величество быть изволил, которого поздравляли бывшею под Полтавою баталиею; слушали литургию, по отпуске оной его царское величество и его светлость и прочие господа офицеры вышли в строй и дан был по батальонам залп, между тем с болверков палили из пушек; потом прибыли на Почтовый двор, где учреждены были столы и, по малых разговорех, кушали; после кушанья прибыли в сад его царского величества, где довольно веселились; потом в 12-м часу разъехались по домам».

29 июня в России праздновали день первоверховных апостолов Петра и Павла — день тезоименитства царя. По этому случаю также устроили празднество. В гарнизонном журнале, регистрировавшем важнейшие события в жизни столицы, читаем: «Того ж числа по полудни в 7-м часу спущен в Адмиралтействе новопостроенный корабль, именуемый „Лесной“, который построен его величеством собственным тщанием, где изволил быть и его величество и прочие господа сенаторы и министры, и веселились довольно».