Царевич Алексей - читать онлайн книгу. Автор: Николай Павленко cтр.№ 30

Царь не мог не отметить усердия Петра Андреевича к службе. В 1703 году он отправил его во главе посольства в Турцию. На Толстого была возложена важнейшая для судеб страны задача — удержать турок от нападения на Россию.

Толстой блестяще справился с этой задачей в 1709 году, когда войска Карла XII осаждали Полтаву и до вассала Турции Крымского ханства шведам было, что называется, рукой подать. Это избавило Россию от необходимости вести войну на два фронта. Петр Андреевич организовал в Турции широкую шпионскую сеть, одаривал сибирскими мехами жадных до посулов первейших чинов Османской империи и был в курсе событий, происходивших при дворе султана, проявив ловкость в маневрировании между противоречивыми устремлениями придворных группировок.

Ко времени пребывания Толстого в Турции относится эпизод, выпукло раскрывающий его облик. Ему стало известно, что один из сотрудников посольства, некий подьячий, принял магометанство. Опасаясь, что новоиспеченный мусульманин может перебежать к туркам и сообщить им многие секреты как о созданной им шпионской сети, так и о подкупленных чиновниках, Толстой пригласил подьячего в свои покои и собственноручно угостил отравленным вином, о чем спокойно доложил Посольскому приказу в Москву.

Перед отъездом в Вену, 1 июля 1717 года, Толстой и Румянцев получили в Спа, где тогда находился царь, инструкцию, предусматривавшую их действия при любом возможном варианте развития событий. Инструкция составлена в достаточно жестких тонах; она оперировала фактами, которые невозможно было отклонить венским дипломатам, и вынуждала цесаря прекратить игру в кошки-мышки, заявляя, что ему будто бы ничего не известно о пребывании царевича в его владениях. Уже первые фразы инструкции дают представление о решимости царя добиваться от цесаря выдачи беглеца:

«Ехать им в Вену, и, приехав, просить у цесаря приватной аудиенции, и при оной подать нашу грамоту, и изустно предлагать, что мы подлинно известились чрез посланного нашего капитана Румянцева, что сын наш Алексей, не хотя быть послушен воли нашей и быть в компании военной с нами, в прошлом году проехал в Вену и там принят под протекцию цесарскую и отослан тайно ж в Тирольский замок Эренберк, и там несколько месяцев задержан за крепким караулом.

И хотя наш резидент от его цесарского величества и чрез министров его домогался о пребывании его ведать и потом и грамоту нашу самому ему подал, но на то никакого ответа не получил; но противно тому, вместо удовольства на наше чрез ту грамоту прошение, отослан сын наш от того замка наскоро и за крепким караулом в город Неаполь и содержится там в замке же за караулом, чему он, капитан наш, самовидец, ибо в пути его везенного и людей его видел, хотя и не без страху, ибо был взят и за караул в Тирольской земле, и что нам чувственнее (оскорбительнее. — Н. П.) всего, то есть что его цесарское величество на то наше прошение ни письменно, ни изустно никакого ответа явственно не учинил, но зело в темных терминах к нам чрез свою собственноручную грамоту токмо ответствовал, в которой не токмо иного чего, ни ниже о его пребывании в своей области не объявил, с которой грамоты им сообщается список. И для чего так изволит цесарское величество с нами поступать неприятно, о том требовать декларации».

Если цесарь по-прежнему станет отрицать факт пребывания царевича в его землях, «о чем уже и вся Европа ведает», то надлежит сказать ему, что царь расценит этот ответ как «неприязнь к себе», и «против того свои меры брать принуждены будем». Если же цесарь признает пребывание царевича в своих землях, но заявит, что «не может его противно воли его выдать и что он (царевич. — Н. П.) к тому не склонен, чтоб к нам возвратиться, и иные отговорки и опасения затейные будет объявлять», то надлежит заявить ему, что «нам не может то инако, как чувственно быть, что он хочет меня с сыном судить, чего у нас и с подданными чинить необычайно, но сыну надлежит повиноваться во всем воле отцовской». Цесарь обязан выдать сына отцу, «а мы, яко отец и государь, по должности родительской его милостиво паки примем и тот его проступок простим». Надлежало напомнить цесарю и о том, что царевич содержится в его области, «яко невольник или какой злодей за крепким караулом».

Инструкция предусмотрела и тот случай, что сын станет жаловаться, «будто было ему какое от нас принуждение». На это надлежало сослаться на письмо царя к сыну из Копенгагена и даже передать цесарю копию самого письма, из которого ясно видно, «что неволи не было». («А ежели б неволею я хотел делать, то на что так писать? и силою б мог сделать, и кроме письма!») Напротив, «мы желали, чтоб он, сын наш, последовал нашим стезям и обучался как воинским, так и политическим делам, и он не имел к тому никакого склонения и токмо склонен был к обхождению с худыми людьми», несмотря на то, что «мы его всякими образы, и добродетелью и угрозами, трудились на путь добродетелей привесть».

Толстому и Румянцеву предписывалось «стараться всяким образом и домогаться», чтобы цесарь отпустил сына к отцу. Если же цесарь откажет, то «домогаться, чтоб по последней мере пустил их к сыну нашему, дабы они могли с ним видеться».

В случае если, «паче чаяния», цесарь откажет и в этом, то есть в свидании с сыном, «то протестовать нашим именем и объявлять, что мы сие примем за явный разрыв и показанное нам неприятство и насилие, и будем пред всем светом в том на него, цесаря, чинить жалобы, и искать будем сию неслыханную и несносную нам и чести нашей учиненную обиду отмстить».

Подробно расписывалось в инструкции и поведение царских посланцев в случае предоставления им свидания с царевичем Алексеем. Надлежало «подать ему наше письмо и изустно говорить ему то, что им приказано, також и сие объявлять, какое он нам тем своим поступком безславие, обиду и смертную печаль, а себе бедство и смертную беду нанес и что он то учинил напрасно и без всякой причины, ибо ему от нас никакого озлобления и неволи ни к чему не было». Надлежало обещать царевичу, что если он возвратится, то получит за свой поступок родительское прощение, «и примем его паки в милость нашу и обещаем его содержать отечески во всякой свободе и милости и довольстве без всякого гнева и принуждения» (при этом предписывалось употреблять «удобовымышленные к тому рации и аргументы»). Если сын согласится возвратиться, то потребовать от него письмо к цесарю и, получив письмо, ехать в Вену «и домогаться об отпуске его безотступно и трудиться, чтоб его привезть с собою к нам».

Инструкция заканчивается угрозой сыну: если он решительно откажется возвращаться, «то объявить ему именем нашим, что мы за то его преслушание предадим его клятве отческой, також и церковной… и буде иного способа не найдем, то и вооруженною рукою цесаря к выдаче его принудим».

(Инструкцию эту, по всей видимости, составлял Толстой. Основания для подобного предположения дает совет действовать «лаской и угрозой» — это типичный прием давления, умело применявшийся Толстым. Инструкция составлена именно в этом духе — обещание простить царевича сочетается с угрозой добыть его военной силой.)

В том же духе составлено было и личное письмо Петра цесарю Карлу VI от 10 июля 1717 года, которое Толстой должен был вручить цесарю во время частной аудиенции. Начинается письмо словами благодарности цесарю за то, что тот (как он сообщал в письме от 12 мая) обещает «сына моего Алексея не допустить в неприятельские руки впасть». Однако далее Петр выражает удивление, что цесарь не объявил ему о пребывании Алексея в своих владениях и продолжает содержать царевича под крепким караулом — сначала в Тирольской крепости Эренберг, а затем и в Неаполе. «Ваше цесарское величество можете сами рассудить, коль чувственно то нам, яко отцу, быть имеет, что наш первородный сын, показав нам такое непослушание и уехав из воли нашей, потом содержится под другою протекциею или арестом, чего подлинно не можем признать и желаем на то от вашего величества изъяснения». Петр извещал цесаря, что он отправил к нему тайного советника Толстого, которому повелел «о всем, касающемся того дела, пространно вашему величеству на приватной аудиенции донести, також и сына нашего видеть и письменно и изустно волю нашу и отеческое увещание оному объявить». Царь надеялся, что цесарь не откажет в просьбе отпустить сына. Заканчивается же письмо скрытой угрозой: царь ожидает скорой резолюции, «дабы мы свои меры потом восприять могли».