Расцвет русского могущества - читать онлайн книгу. Автор: Иван Забелин cтр.№ 57

По окончании стола у царицы приготовлен был десерт в особой комнате, на небольшом золотом столике в золотых тарелках и блюдах, осыпанных дорогими камнями. Здесь сидели по своим местам царь Константин Багрянородный и другой царь, его сын Роман, царские дети, невестка царя и русская княгиня. Угощение таким образом происходило за семейным царским столом, После того княгине поднесен подарок: 500 милиарезий на золотом, осыпанном драгоценными каменьями блюде ^[131]. Затем одарили ее свиту; шести ее родственницам подано по 20 милиарезий каждой. 18 боярыням подано каждой по 8 милиарезий. Такие же дары розданы были и за царским столом, послам и гостям, причем племянник княгини получил 30 милиарезий, 8 бояр – каждый по 20; 20 послов – каждый по 12; 43 гостя – каждый тоже по 12, священник Григорий 8, два переводчика, каждый по 12; Святославова дружина, как, вероятно, обозначены несколько отроков – детей бояр, каждый по 5; 6 посольских служителей – каждый по 3, и, наконец, переводчик княгини – 15 милиарезий.

Спустя месяц с небольшим, в воскресенье 18 октября 957 года, был второй, собственно отпускной стол для русской княгини и всего посольства. Царь угощал послов и гостей, вероятно, в той же Золотой столовой, а царица с детьми и невесткой угощала княгиню в палате Св. Павла. После стола княгиня и вся ее свита получили такие же подарки, только в меньшем количестве. Княгине поднесено 200 милиарезий, ее племяннику 20, священнику 8; 16 родственницам княгини – по 12 каждой; 18 боярыням – каждой по 6; 22 послам – каждому по 12: 44 гостям – каждому по 6; двум переводчикам по 6. Святославовой дружины и дворовых служителей в это время не было.

В обоих случаях свита русской княгини состояла из ста с лишним человек. На первом приеме при ней находилось 24 женщины и 82 мужчины. На отпуске 34 женщины и 70 мужчин. Любопытно количество послов и гостей. На отпуске их было: послов 22, гостей 44, следовательно, каждого посла сопровождали два гостя. В Игоревом посольстве гостей при послах было по одному. Несомненно, что и послы, и гости приходили в Царьград каждый посол с гостем от своего города или от своего князя, который сидел в том городе.

Русская княгиня со своей многочисленной свитой княгинь, боярынь, бояр, послов и гостей два раза была принята торжественно с выполнением всяких обрядов византийского двора и с показанием всей цареградской красоты, всего богатства и всякого блеска. Нельзя сомневаться, что, проживши четыре месяца если не в стенах, то у стен Царьграда, в его гавани, как после жаловалась Ольга, что долго стояла там, или же проживши в обычном пристанище руссов у Св. Мамонта, русские люди, кроме двух церемониальных приемов, конечно, нередко бывали из простого любопытства и в царских палатах, и в разных местах великого города, в его многочисленных храмах, на знаменитом ипподроме, в роскошных банях, на торжищах и т. д., не говоря уже именно о торжищах, для которых, собственно, они и переплывали Черное море. Греки еще Олеговым послам радушно и не без намерения показывали все достойное удивления варварам и язычникам, конечно, с той целью, дабы обратить их к христианству. В настоящем случае Ольга пришла в Царьград искать именно христианской мудрости и принять святую веру в самом ее средоточии. Естественно, что теперь греки еще с большим радушием открывали русским все двери, где возможно было научить их вере или обнаружить великое могущество царства и со стороны всякого богатства, и со стороны всяких порядков их просвещенной и мудрой жизни. Мы не сомневаемся также, что многие из женщин, сопровождавших княгиню, крестились вместе с нею. Намеком на это обстоятельство служит присутствие этих женщин за царским семейным угощением русской княгини разными сластями после первого приемного стола, где вместе с княгиней эти женщины получили обычные подарки. Общее впечатление всего виденного и узнанного должно было сильно возбудить простые чувства и умы наших путешественниц. Великий Царьград должен был оставить в их воображении столько новых представлений, а в уме столько новых понятий, что это приобретенное богатство не могло остаться без пользы и без влияния и в родном Киеве.

Русские прабабы возвратились на родимый Днепр, конечно, обогатившись всякими обновами: дорогими паволоками и другими редкими тканями для своих нарядов, дорогими вещицами убора из золота и серебра, вроде серег, колец, перстней, обручей (браслет), ожерелий и т. п., не исключая отсюда ни грецкого мыла, ни грецкой губки для умывания, даже ни румян, ни белил для украшения лица – все это были обыкновенные предметы женского быта, известные и в то время богатым и знатным людям с давних веков; но главное богатство, какое вывезли наши прабабы из славного Царьграда, заключалось именно в их впечатлениях, которых простому человеку, видевшему Царьград, невозможно было никогда изгладить, особенно посреди сельской и деревенской простоты языческого Киева.

Прабабы видели Христову веру и христианскую жизнь в такой чудной, немыслимой обстановке и посреди такого чудного узорочья и блеска, что, возвратившись домой, разве могли они рассказывать об этом иначе, как только словами неизъяснимого изумления и удивления. «Повели нас греки, где служат Богу своему, – могли они говорить, как говорили после Владимировы послы, – и не ведаем, на небесах мы были, или на земле. Нет на земле такого чуда, такой красоты!.. Не умеем и рассказать! Только одно знаем, что сам Бог там пребывает… Не можем забыть той красоты!»

А красота самого города и особенно царского дворца, разве и она не действовала на языческие и притом женские понятия, вообще более пристрастные ко всякой красоте, разве и она не производила смягчающего влияния вообще на суровые и загрубелые понятия язычника?

Как бы ни было, но с возвращением из Царьграда русских женщин по городу Киеву не скоро должны были умолкнуть беседы о чудесах христианского царства, о святынях христианского поклонения. Распространяясь из уст женщины, у домашнего очага, в той среде, где женщина и была главным деятелем и домодержцем по преимуществу, эти беседы, особенно для детей и вообще для молодого поколения, несомненно имели воспитательное значение. Об этом говорит и летописец. По его словам, Ольга, придя в Киев и живя с сыном Святославом, стала учить и часто говорить ему, чтобы крестился. Он и в уши не принимал этого учения, но не возбранял тем, кто хотел крещения и только ругался тому – позорил и смеялся. «Как это я приму новую веру один, – отвечал он матери, – а дружина ведь этому смеяться будет!» Иногда увещания матери вызывали только гнев со стороны сына. В этих разговорах вполне и выразились отношения домашнего очага к обществу. В лице русских передовых женщин русский домашний быт осветился новым светом. Хотя бы на первых порах таких женщин и не было много, но во главе их стояла сама княгиня, мудрейшая от человек, успевшая прославить свою мудрость по всей Русской земле ^[132], и за нею следовал, конечно, ею же избранный и по мыслям ей родственный кружок женской доброты ума и нрава, – всего этого было очень достаточно для того, чтобы осветить новым светом все наиболее способные к водворению христианства домашние углы древнего Киева, и все это необходимо должно было воспитать поколение новых людей, для которых предстоял уже один шаг – отворить двери своей храмины и высказать решительно и всенародно, на улицах, на торгах и площадях, что есть на свете вера и есть жизнь выше и лучше языческого древнего закона. Современное Ольге возрастное общество, отцы, эта дружина, о которой говорил Святослав, еще не были способны для такого решительного подвига. В их среде язычество еще могло постоять за себя с особой силой, как и случилось; но дети послужили уже готовой почвой для христианских идей и ожидали только, как всегда бывает, одного святого вождя на святое дело.