Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Филатьев cтр.№ 124

7 ноября 1932 года в квартире Клима Ворошилова, где вожди отмечали пятнадцатую годовщину Октябрьской революции, между Сталиным и его женой произошла ссора. Этот инцидент их дочь Светлана впоследствии описала так (в книге «Двадцать писем к другую):

«“Всего-навсего” отец сказал ей “Эй, ты, пей!” А она “всего-навсего” вскрикнула вдруг: “Я тебе не – ЭЙ!” – и встала, и при всех ушла вон из-за стола».

Внучка Сталина Галина Джугашвили продолжает:

«Она уехала на квартиру в Кремль, а он отправился на дачу. Вечером Надежда Сергеевна несколько раз звонила ему из города, но он бросил трубку и больше к телефону не подходил. Чем это обернётся, дед предвидеть не мог…»

А обернулось всё это тем, что в ночь с 8 на 9 ноября Светлана заперлась в своей комнате и застрелилась из пистолета «Вальтер», который подарил ей брат Павел.

Светлана Аллилуева:

«Мне рассказывали потом, когда я была уже взрослой, что отец был потрясён случившимся. Он был потрясён, потому что он не понимал: за что? Почему ему нанесли такой ужасный удар в спину?..

И он спрашивал окружающих: разве он был невнимателен? Разве он не любил и не уважал её, как жену, как человека? Неужели так важно, что он не мог пойти с ней лишний раз в театр? Неужели это важно?

Первые дни он был потрясён. Он говорил, что ему самому не хочется больше жить. Отца боялись оставить одного, в таком он был состоянии. Временами на него находила какая-то злоба, ярость. Это объяснялось тем, что мама оставила ему письмо…

Я никогда, разумеется, его не видела. Его, наверное, тут же уничтожили, но оно было, об этом мне говорили те, кто его видел. Оно было ужасным. Оно было полно обвинений и упрёков. Это было не просто личное письмо; это было письмо отчасти политическое. И, прочитав его, отец мог думать, что мама только для видимости была рядом с ним, а на самом деле шла где-то рядом с оппозицией тех лет».

Лев Разгон (в книге «Плен в своём отечестве»):

«Содержание письма, оставленного Аллилуевой, было известно там, “наверху”, и живо обсуждалось в семейных кругах. Надежда Сергеевна писала, что она не может видеть, как вождь партии катится по наклонной плоскости и порочит свой авторитет, который является достоянием не только его, но и всей партии. Она решилась на крайний шаг, потому что не видит другого способа остановить вождя партии от морального падения».

Светлана Аллилуева:

«Он был потрясён этим и разгневан и, когда пришёл прощаться на гражданскую панихиду, то, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками и, повернувшись, ушёл прочь. И на похороны он не пошёл».

Лев Разгон:

«Тело покойной лежало в Хозяйственном управлении ЦИКа, которое занимало теперешний ГУМ, мимо гроба проходил поток людей, в почётном карауле стояли все верные соратники, в газетах печатались выражения беспредельного сочувствия Сталину. Даже Пастернак – и тот выражал».

Тогдашний любимчик Сталина Иван Москвин в том прощании не участвовал. Лев Разгон объяснил это так:

«Иван Михайлович Москвин плохо умел притворяться. Думаю, что по этой причине он не поехал в ГУМ, не становился в почётный караул, не подходил с убитым лицом к убитому горем супругу покойной. Он сидел дома. А Сталин быстро обнаружил, что человек, которого он возвёл, приблизил, на кого рассчитывал, – этого человека нет среди той толпы “тонкошеих вождей”, которые его окружали.

Куйбышев, который был в дружеских отношениях с Москвиным, позвонил ему из ГУМа:

– Иван! Он спрашивает, где ты, был ли ты?

– Нет, не был. И не буду. Спросит – скажи, что, вероятно, нездоров.

– Иван! Не глупи! Приезжай сейчас! Процессия движется…

Софья Александровна, которая понимала Сталина лучше, нежели её муж, и которая мне потом об этом подробно рассказывала, рыдая, вцепилась в Москвина, требуя, чтобы он пожалел её, Оксану, чтобы он сейчас же ехал. Софье Александровне Москвин никогда не возражал – так было на моей памяти. Он поехал…»

Оксана была дочерью Софьи Москвиной, падчерицей Ивана Москвина и женой Льва Разгона.

А Николай Ежов был среди тех, кто приходил проститься с Надеждой Сергеевной. Но он ещё не был вождём, его ещё мало кто знал, поэтому о нём воспоминаний не осталось.

Надежду Аллилуеву похоронили на Новодевичьем кладбище. На могиле установили памятник из белого мрамора с надписью:

«Надежда Сергеевна Аллилуева-Сталина /1902-1932/член ВКП(б)/ от И.В. Сталина».

Как известно, Сталин часто посещал могилу жены и подолгу сидел на мраморной скамейке напротив. Вождь размышлял. Ведь на тумбочке рядом с кроватью Надежды Сергеевны была найдена одна из статей Мартемьяна Рютина. Надо полагать, именно эта статья и побудила Аллилуеву взять в руки пистолет. Естественно предположить, что Сталин решил отомстить Рютину. И не только ему, но и всем оппозиционерам.

И вождь начал действовать.

Вальтер Кривицкий:

«В 1932 году на специальном заседании Политбюро Сталин высказался за вынесение смертного приговора для членов партии большевиков. Заседание было созвано для рассмотрения дела новой оппозиционной группы, сформированной вожаками московской партийной организации, группы Рютина…

Сталин хотел быстро разделаться с Рютиным. Членом Политбюро, нашедшим в себе достаточно мужества не согласиться со Сталиным, был не кто иной, как Сергей Киров, секретарь Ленинградской парторганизации, который, как глава бывшей столицы, занимал видное положение. Кирова поддержал Бухарин, ещё пользовавшийся влиянием. На этот раз Сталин уступил. Рютину и его соратникам была сохранена жизнь».

Здесь Кривицкий не совсем точен. Ведь Бухарина вывели из состава политбюро ещё 27 ноября 1929 года, и в 1932-ом он был всего лишь членом коллегии Наркомата тяжёлой промышленности СССР, так что его мнения по политическим вопросам кремлёвским вождям были совершенно не интересны.

Зато перед Сталиным встал другой (не менее важный) вопрос: как переубедить Кирова?

17 ноября 1932 года «Литературная газета» поместила статью бывшей конструктивистки поэтессы Веры Инбер. В статье говорилось:

«В Гомеле один парнишка написал стих, что автобусы не должны давить людей, а ему зачёркивают эту строчку и пишут: “не должны давить пролетариев”».

Другой бывший конструктивист Григорий Гаузнер высказался в дневнике:

«29 ноября. Москва. Чище. Притихла классовая борьба. Длинные продовольственные очереди…

Каганов, еврейский американец, цинически-трезво оценивает положение, считая ЦК – хозяевами с причудами, которых приходится, вздыхая, уговаривать и стаскивать с облаков.

Рост бандитизма».