Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Филатьев cтр.№ 111

«В середине июня 30-го года мне позвонили из Кремля по телефону и просили явиться в Кремль для переговоров. Я поняла, что со мной будут говорить о посмертном письме Маяковского.

Я решила, прежде чем идти в Кремль, посоветоваться с Лилей Юрьевной, как с близким человеком Владимира Владимировича, как с человеком, знающим мать и сестёр покойного. Мне казалось, что я не имею права быть в семье Маяковского против желания на это его близких».

Аркадий Ваксберг:

«Решался вопрос об исполнении воли Маяковского, выраженной в предсмертном письме, – строго говоря, обе женщины (невенчанная жена, состоявшая в нерасторгнутом браке с другим мужчиной, и совсем посторонняя, причём тоже чужая жена) в юридическом смысле ни к составу семьи, ни к числу наследников относиться никак не могли, предсмертная записка Маяковского – опять-таки в юридическом смысле – никаким завещанием не являлась».

Вероника Полонская:

«Лиля Юрьевна сказала, что советует мне отказаться от своих прав.

– Вы подумайте, Нора, – сказала она мне, – как это было бы тяжело для матери и сестёр. Ведь они же считают вас единственной причиной смерти Володи и не могут слышать равнодушно даже вашего имени.

Кроме того, она сказала такую фразу:

– Как же вы можете получать наследство, если вы для всех отказались от Володи тем, что не были на его похоронах?..

Меня тогда очень неприятно поразили эти слова Лили Юрьевны, так как я не была на похоронах только из-за её совета…

Потом она сказала мне, что знает мнение, которое существует у правительства. Это мнение, по её словам, таково: конечно, правительство, уважая волю покойного, не стало бы протестовать против желания Маяковского включить меня в число его наследников, но неофициально её, Лилю Юрьевну, просили посоветовать мне отказаться от моих прав».

Такой неожиданный поворот событий заставил Веронику Витольдовну крепко задуматься. Она написала:

«С одной стороны, мне казалось, что я не должна ради памяти Владимира Владимировича отказываться от него, потому что отказ быть членом семьи является, конечно, отказом от него. Нарушая его волю и отвергая его помощь, я этим как бы зачеркну всё, что было и что мне дорого.

С другой стороны, я много думала, имею ли я право причинять страдания его близким, входя против их воли в семью?

Не решив ничего, я отправилась в Кремль.

Вызвал меня работник ВЦИК тов. Шибайло. Он сказал:

– Вот, Владимир Владимирович сделал вас своей наследницей, как вы на это смотрите?

Я сказала, что это трудный вопрос, может быть, он поможет мне разобраться.

– А может быть, лучше хотите путёвку куда-нибудь? – совершенно неожиданно спросил Шибайло.

Я была совершенно уничтожена таким неожиданным и грубым заявлением.

– А впрочем, думайте, это вопрос серьёзный.

Так мы расстались.

После этого я была ещё раз у тов. Шибайло, и тоже мы окончательно ни до чего не договорились.

После этого никто и никогда со мной не говорил об исполнении воли покойного Владимира Владимировича. Воля его в отношении меня так и не была исполнена».

Эту ситуацию Аркадий Ваксберг прокомментировал так:

«Прав у Норы, как, впрочем, и у Лили, не было никаких, но, ясное дело, признавая Лилю “как бы”женой Маяковского, власти не могли предоставить одновременно такой же статус ещё и Норе, создавая совсем уж немыслимый для советской морали прецедент узаконенного двоежёнства (на Лилино “двоежёнство” им волей-неволей пришлось закрыть глаза)…

В верхах как-то поладили, потому что решение о наследовании принималось не нотариусом и не судом, а на правительственном уровне – не по закону, а “по совести”».

26 июня начал свою работу очередной (XVI-ый) съезд ВКП(б), на котором громили «правый уклон»: Бухарина, Рыкова, Томского и их сторонников. Съезд был тщательно подготовлен: с его делегатами основательно поработали, подробно разъяснив им, во время выступления какого оратора следует возмущённо шуметь, выкрикивая каверзные вопросы, а кому, напротив, устраивать восторженные овации. Эту «подготовку» проводили, надо полагать, те же люди, что готовили «студентов», устроивших разнузданную травлю Маяковскому в Плехановском институте 9 апреля.

Ораторов съезда готовили тоже весьма основательно. Это особенно заметно по тому, как громили «правую» опасность в литературе. Сначала (2 июля) на трибуну вышел драматург-партиец Владимир Киршон и предложил растоптать уже многократно топтанного писателя Бориса Пильняка. Того самого, что сначала устроил большой шум своей «Повестью о непогашенной луне», у которой, по словам Киршона, было «антисоветское содержание», а затем другую «не менее враждебную» повесть «Красное дерево» напечатал за рубежом в «белоэмигрантском» издательстве.

На следующий день к делегатам съезда со стихотворной речью обратился поэт-партиец Александр Безыменский. И в ней, конечно же, были строки, громившие «правых» литераторов, которые назвались по фамилиям:

Такого в стране ещё не бывало. «Чуждых пролетариату» писателей и поэтов громили и раньше на самых разных мероприятиях. Но чтобы с трибуны съезда партии! Да ещё стихами! И в присутствии вождей!

В своих рифмованных строках коммунист Александр Безыменский высказал в сущности то же самое, что говорил прозой беспартийный Владимир Маяковский в своей заметке «Наше отношение», напечатанной 2 сентября 1929 года в «Литературной газете»:

«К сделанному литературному произведению отношусь как к оружию. Если даже оружие это надклассовое (такого нет, но, может быть, за такое считает его Пильняк), то всё же сдача этого оружия в белую прессу усиливает арсенал врагов.

В сегодняшние дни густеющих туч это равно фронтовой измене…

Надо покончить с безответственностью писателей».

То есть получалось, что Владимир Маяковский как бы завещал своим коллегам бороться с враждебными пролетарии-ту «правыми» литераторами, которые писали не то, что надо было писать, а выражали в своих произведениях откровенно враждебные антисоветские мысли.

Но с этим завещанием был категорически не согласен товарищ Яичко, один из новых персонажей исправленной пьесы Ильи Сельвинского (она стала называться «Теория вузовки Лютце»):