Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Филатьев cтр.№ 100

Он недооценивал Рафаэлей и Пушкиных. Но у него было органическое сродство с эпохой: это сама история РЫЧАЛА через него на свои консервативные, ещё живые силы. <…> Эта гибель парадоксальна. Она вопиюще нелепа. Она кричаще трагична, Владимир Владимирович, зачем, зачем вы это сделали?!»

О том, как Бухарин покидал Клуб писателей, В.А.Катанян написал:

«Его повели потом одеваться в ту же дальнюю комнату, а через некоторое время ко мне подошёл директор клуба Борис Киреев и сказал, что Бухарин не уходит.

– Давайте пойдем, предложим ему выступить?

– Давайте!

Да, мы были так наивны. Мы рассуждали просто: есть люди, которых привела сюда дикая непонятная весть, – томящаяся во вдоре толпа, есть балкон, с которого можно говорить, и есть оратор, один из лучших ораторов партии…

Правый уклон?

Нуда. Он уже не редактор «Правды». И не член Политбюро. Ну и что?

Бухарин ходил взад и вперёд по комнате, накинув кашне и в шапке, остановился, направил на нас сверлящие голубые глаза и коротко отрезал:

– Нет…

Он надел пальто, и мы с Киреевым проводили его чёрным ходом на улицу Герцена».

Михаил Презент:

«С 15.4. началось шествие к телу – десятки тысяч. В этот день переговорили по телефону с Бриками – они в Берлине – и ко дню их приезда – 17.4. – назначили кремацию. В комиссии по похоронам орудуют Ионов, Халатов, Сутырин и Агранов (из ГПУ, приятель Бриков и, кажется, Маяковского)».

Елизавета Лавинская:

«…в Клубе писателей был уже струнный кавказский оркестр – зурна, какие-то неизвестные инструменты и совершенно необычное звучание. Может, именно такой оркестр и был нужен… И вот звучал оркестр тоскливо, просто и небычай-но, и из этой необычайной плачущей тоски выплывало и детство, и Кавказские горы, и река Риони».

Много лет спустя стало известно, что 14 апреля 1930 года жившая в Нью-Йорке Мария Никифоровна Бурлюк записала в дневнике:

«Давид Давидович сказал: „В семь часов утра думал о Маяковском“.В 10 утра он декламировал:

В 10 утра взяли телефон: «В Москве выстрелом из револьвера покончил жизнь Маяковский». Об этом ужасе в нашу квартиру сообщила газета «Нью-Йорк Таймс». В «Таймс» не знали, как покончил с собою наш великий друг, но оба – я и Д.Д. – были убеждены, что Маяковский покончил с собой пулей в сердце. Он никогда не обезобразил бы своего чудесного лица»·.

И ещё Мария Никифоровна написала:

«Я плачу. Вспоминаю голос, манеру Маяковского держаться с людьми…

– Может, Володя был внутренне всегда очень одинок, – сказал Давид Давидович».

Галина Катанян (в книге воспоминаний «Азорские острова»):

«Предсмертный вопль его: “Лиля, люби меня!” – это не мольба отвергнутого возлюбленного, а крик бесконечного одиночества…

У него была крыша над головой в Гендриковом переулке, комната в проезде Политехнического музея, свежевымытая рубашка, вкусный обед…

Но дома у него не было. А он был нужен ему, этот дом».

Александр Тихонов (Н.Серебров):

«Когда Горький узнал о смерти Маяковского, он стукнул об стол кулаком и заплакал…»

Алексей Максимович Горький (в письме И.Груздеву):

«Смерть Маяковского всё-таки встала мне „поперёк горла“… Тяжело всё это».

Михаил Презент:

«…в статье „О солитере“… Горький пишет:

«Маяковский сам об'яснил, почему он решил умереть. Он об'яснил это достаточно определённо. От любви умирают издавна и весьма часто. Вероятно, это делают для того, чтобы причинить неприятность возлюбленной»».

Зинаида Райх:

«В одно утро подаёт прислуга кофе в постель нам и говорит по-немецки: “Наш слуга читал, что умер поэт русский Мейерхольд!” Вс<еволод> Эм<ильевич> приподнялся и стал у него добиваться толку, послал за газетами, а я завыла. Я поняла сразу всё, что это Маяковский… Он ошибся!»

Актёр Игорь Ильинский:

«В апреле 1930 года театр Мейерхольда гастролировал в Берлине. Однажды я зашёл в магазинчик около театра, где мы играли. Хозяин магазинчика знал нас, русских актёров. Он показал мне на свежую немецкую газету и сказал:

– Ihr Dichter Majakowski hat selbstmord begangen (Ваш поэт Маяковский покончил жизнь самоубийством).

Я плохо понимал по-немецки, но тут всё понял. Была надежда, что Маяковский ещё жив, что буржуазные газеты врут, что, быть может, он только ранил себя. Но в полпредстве мы получили подтверждение о смерти Маяковского, а вечером, по предложению Мейерхольда, зрители почтили его память вставанием».

Всеволод Мейерхольд прислал из Берлина телеграмму:

«Потрясён смертью гениального поэта и любимого друга, с которым вместе утверждали левое искусство».

Зинаида Райх:

«Вечером я играла, шёл “Рогоносец”, перед спектаклем все вышли и сказали о случившемся, публика стояла секунд 20».

Ставший невозвращенцем советский актёр Михаил Чехов находился в тот момент в Берлине и встретился со Всеволодом Мейерхольдом. Видимо, чувствуя, что именно привело поэта Маяковского к самоубийству, Михаил Чехов потом написал в воспоминаниях о своём разговоре с Мейерхольдом:

«Я старался передать ему мои чувства, свои предчувствия о его страшном конце, если он вернётся в Советский Союз. Он слушал молча, спокойно и грустно ответил мне так (точных слов я не помню): с гимназических лет в душе моей я носил Ревлюцию и всегда в крайних, максималистических её формах. Я знаю, вы правы – мой конец будет таким, как вы говорите. Но в Советский Союз я вернусь. На вопрос мой: “Зачем?” он ответил: “Из честности”».

Эльза Триоле:

«15 апреля 1930 года рано утром Арагона и меня поднял телефонный звонок: нас извещали о самоубийстве Владимира Маяковского.

Долго он мне снился еженощно. Всё тот же сон: я уговариваю его не стреляться, а он плачет и говорит, что теперь всё равно, поздно… Скучно мне стало жить…»

Михаил Презент записал в дневнике:

«Несмотря на просьбу в предсмертном письме: „… и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил“ – весь город был и сейчас находится во власти сплетен. Имя Полонской склоняется на все лады. И имя Лили Брик».

Николай Асеев вспоминал, как в один из тех печальных дней он шёл по Охотному ряду:

«И вдруг навстречу мне, именно по Охотному ряду, возник типичный охотнорядец, рослый, матёрый, с красной рожей, пьяный в дым, не державшийся на ногах прочно, с распалёнными остановившимися глазами. Он шёл, как будто прямо устремляясь на меня, как будто зная меня, выкрикивая страшные ругательства, прослаивая их какими-то фразами, смысл которых начал прояснять и направленность этих ругательств. „А! Застрелился, а?! А две тыщи фининспектору оставил передать! А? Да дай мне эти две тыщи, какое бы я кадило раздул, а? Вот так его и растак! Две тысячи фининспектору!“ Речь шла о посмертной записке Маяковского.