– Распинаете несчастного? – спросила я нашего режиссера Славу, кивнув на Вадика.
– Вадька опять съемку облажал, – объяснил тот. – Мы ему публичную экзекуцию устраиваем. Дабы впредь неповадно было!
И он скомандовал:
– Ату его!
– Куда камеру повел, басурман? – тут же закричали в толпе. – И затрясся, затрясся, как юродивый!
– Зело нетверда десница твоя, отрок! – сурово рек другой оператор, Женя, придавливая плечо Вадика тяжелой рукой. – Руки оторвать подлецу за поганую съемку!
– Сие есть произвол и беззаконие! Я невинная жертва еси! – заявил Вадька, весьма натуралистично изображая приступ эпилепсии.
– Цыц, злыдень! – прикрикнул на припадочного Сима. – Смотри на экран! Кто, ну, кто так снимает?
– У вас тут что, по совместительству – практикум старославянского языка? – поинтересовалась я у скорбно молчащей журналистки Наташи.
– Ну Вадька, ну ирод! – проигнорировав мой вопрос, со слезами в голосе воскликнула она. – Что ты снял, чудище поганое? Как я из этой срамотищи сюжет монтировать буду?
Наташа всхлипнула и залилась горючими слезами, как царевна Несмеяна.
– У-у, смерд! – зарычали в толпе. – Ты пошто боярыню обидел?!
– Так не корысти ради, а токмо волей пославшего мя редактора! – зайцем заверещал Вадька. – Это Симпсон велел мне побольше пригожих девиц наснимать!
– Ах, вот оно как? И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился? – с чувством процитировал Слава, разворачиваясь к притихшему редактору. – Сима, так это ты сбил невинное дитя с пути праведного?
– Он, он, лукавый! – с жаром прокричал Вадик.
– Изыди, сатана! – не оборачиваясь, повелел режиссер.
Вадька спрыгнул со стула и вышмыгнул из аппаратной, а вослед ему понеслось азартное улюлюканье и пара бумажных самолетиков из листочков настенного календаря с душеспасительными текстами. Пожав плечами, я вышла из аппаратной, где мои коллеги безотлагательно принялись терзать новую жертву – Симу.
– Это ты? – опасливо спросил Вадик, выглядывая из-за шкафа с кассетами в редакторской.
– Расслабься, наша свора теперь ощипывает и потрошит Серафима, – успокоила его я.
– Пасочку будешь?
Обрадовавшийся Вадька полез в холодильник и вытащил оттуда большой расписной поднос с разновеликими куличами и разноцветными яйцами.
– Ага, вот откуда церковно-славянская тематика, – догадалась я. – Кто-то щедро поделился с нашим коллективом пасхальным угощением?
– Точно, – кивнул Вадик, запихивая в рот целое яичко, только без скорлупы. – Приходил батюшка Андрей на программу «Свет Рождества», принес нам съедобные дары.
– Каковые вызвали у наших сограждан горячий прилив христианской любви и острый приступ милосердия, – съязвила я, прислушиваясь.
Судя по доносящимся из аппаратной звукам, напитавшиеся пасхальными куличиками коллеги с новыми силами тузили оплошавшего Серафима.
Вот, кстати, у меня родилась еще одна версия убийства, совершенного под покровом ночи на нашем балконе: это вполне могло сделать какое-нибудь потустороннее существо типа серафима! Серафимы – они же вроде ангелы смерти? Или я что-то путаю? Помню, есть еще херувимы, но те похожи на упитанных младенцев с крылышками и по идее должны быть добродушными… Между прочим, ведь и придурковатый Петрович упоминал нынче утром какого-то черного ангела, который не то сошел, не то взошел… в общем, как-то так пошагово переместился в пространстве! Черный ангел… Вот интересно, почему черный? Негр, что ли?
– Или в шоколаде, – пробормотала я, вспомнив придуманное Масянькой экзотическое блюдо.
Минуточку, а ведь если этот черный ангел в шоколаде в момент совершения своей пешеходной прогулки оказался в поле зрения Петровича, значит, бродил он подозрительно близко от места преступления, ведь балкон бородатого деда как раз над моим!
– А вот кому на монтаж? – сбив меня с мысли громким выкриком, в редакторскую сунулся видеоинженер Митя.
– Иду!
Я поспешно дожевала надкусанную пасочку и пошла готовить к эфиру свой сюжет про открытие купального сезона.
Где-то в четвертом часу, благополучно закончив работу, я пришла к выводу, что сегодня уже достаточно потрудилась на благо родной телекомпании, и пошла искать дежурного редактора, чтобы поделиться с ним этой гениальной мыслью.
Сима нашелся в нашем общем кабинете – как порядочный сидел за рабочим столом, вдохновенно сочиняя шедевр редакторской мысли – программу передач на следующую неделю. Прямо от двери хорошо видна была Симина макушка, увенчанная аккуратной проплешинкой в окружении темных кудрей. Микролысина блестела, как начищенный пятак, потому что аккурат на нее падал яркий свет настольной лампы. Невольно я вспомнила любимую Симину присказку: «Работайте, негры, солнце еще высоко!»
На диване в углу комнаты сидели Слава и юная практикантка Сашенька, студентка журфака. Наш великий режиссер вещал, а барышня внимала ему, распахнув глаза, как форточки.
– Новостная программа в прямом эфире – это, не побоюсь такого слова, подлинная квинтэссенция телевизионного мастерства, – бархатным голосом говорил Слава.
По лицу практикантки было ясно видно, что она в отличие от Славы слова «квинтэссенция» немного побаивается. Почувствовав это, режиссер взял девушку за руку и успокоительно погладил тонкие пальчики.
– А что главное в ведении эфирной программы? – спросил Слава, неотрывно глядя в голубые очи Сашеньки.
Девушка нервно заерзала.
– Главное – это темпоритм! Не побоюсь этого слова, – облизнув губы, доверительно поведал ей режиссер.
– Бесстрашный ты наш, – мимоходом заметила я.
Сашенька посмотрела на меня с надеждой.
– Саша, хочешь посмотреть, как Митя монтирует сюжет? – сжалившись над девушкой, спросила я.
– Очень! – Сашенька попыталась приподняться с дивана, но неумолимый Слава цепко держал ее за руку.
– Темпоритм! – напомнил режиссер, маниакально блестя очками.
– А что такое темпоритм? – сдаваясь, спросила Сашенька.
– Темпоритм – это…
Слава замолчал, подбирая слова, которых он не побоялся бы.
Я подошла к Симе и, перефразируя его любимое присловье про чернокожих тружеников, спросила:
– Солнце клонится к закату. Негры могут быть свободны?
– Что с сюжетом?
– Все в порядке.
– Можешь топать восвояси!
Разговор получился таким живым и складным, словно мы с Симой заранее написали слова и хорошо отрепетировали диалог.
– Вот! – вскричал Слава, воздевая вверх указательный палец. – Вот что я называю словом «темпоритм»!