— Мы что? Мы — ничего. Нам что белые, что красные. Власть любая от бога. А вот только бают — в Воронеже на домах такие слова вывешены: «Товарищи пролетарии, спасайся кто может». Али врут люди?
Он говорил и жадно следил за выражением Марииного лица.
Но зато в другом селе обоз взбудоражила весть: в Германии революция! И как будто речь шла о событии кровном, давно ожидаемом, все поздравляли друг друга и радовались.
Последний переход совершали ночью и под утро остановились в трех верстах от Воронежа. Мария чувствовала себя уже почти совсем здоровой и сразу пошла в город.
Осень была теплая. На деревьях еще держалась багряная листва. Расцвеченный косыми лучами солнца Воронеж предстал пред ней с одного из взлетов дороги россыпью тысяч позолоченных светом домишек — мирный и праздничный.
«Спят. Рано еще», — решила она и, как только могла скорее, пошла по дороге, не успокоившаяся, а, напротив, еще более встревоженная безмятежностью города.
Вдруг протяжно ударили залпы: «Бах… бах… бах…» И только замерло эхо, церкви отозвались колокольным звоном: «Тиль… тиль… тиль… бум… бум… бум…» Город был по-прежнему пустынен, а звон все не умолкал. «Налет, что ли, господи? — думала Мария. — Может, наши из него вовсе ушли? Или это у них каждый день начинается так?»
Мария стремилась теперь быстрее пробраться к центру, под защиту стен больших высоких домов. Внезапно она увидела забор, сплошь залепленный объявлениями. Она торопливо стала читать первые попавшиеся ей на глаза:
«Женщина! У тебя нет мужа, если он сбежал из Красной Армии!»
«Если красное знамя реет,
Если люди дорвались до света,
Это дело красноармейца —
Первой опоры Совета…»
«Коллегия отдела детского питания Совдепа выдает детям до 14 лет бесплатные завтраки в бесплатной столовой. Желающие могут записаться в отделе социального обеспечения, причем требуется представить удостоверение об имущественном и семейном положении от фабрично-заводской, профессиональной и т. п. организации».
«Тут еще советское все!» — со слезами радости решила она и пошла дальше.
Теперь ей стали попадаться люди. Почти все мужчины были с красными бумажными цветками в петлицах и красными лентами на фуражках, немало было и женщин в ало-красных платках. И Мария снова стала недоумевать: «Всегда у них так?»
За ее спиной застучали копыта лошади. Мария отступила к заваленке деревянного домика, а верховой в широкой и длинной синей блузе, проскакав мимо, остановился на перекрестке, где уже толпились люди, привстал в седле и закричал:
Гей, да на площади, на улицы, люди труда,
На праздник дней великих Октября, все, все туда,
Где гордо реет коммуны красное знамя,
Знамя битвы труда с капиталом, восстания пламя…
Прокричав это, он рванул повод и поскакал дальше. Мария проводила его изумленными глазами. «Да, видимо, это у них каждое утро так! — опять подумала она, но уже утвердительно и с радостным восхищением. — В самом деле, чего же праздновать, когда казаки на город идут? А может, отбили их?..»
Два голоса переговаривались за забором.
— Диво какое, — дребезжал старушечий голос. — Советы празднуют, и в церквах звонили…
— Празднуют пролетарии, рабочие. Это им звонят, — отвечал голос молодой и звонкий.
— Дуреха какая! Целый год в няньках, а до сих пор неотесанная. Чего ж празднуют?
— Не знаете? Празднуют потому, что власть себе год тому назад взяли.
— Ах ты дрянь! Тебе еще покажут власть!
Колокольный перезвон уже утихал, но на смену ему близилась музыка. Мария огляделась. Дом напротив украшал кумачовый плакат: «Да здравствует всемирная коммуна!» Возле него стояли красноармеец и женщина. Мария подошла к ним. Солдат объяснял женщине:
— Коммуна — это, матушка, когда собственности не будет. У тебя, к примеру, есть хлеб, вот ты и дашь мне пожрать.
— Тебе-то чего ради дам?
— А у меня будет, я тебе дам!
— Хле-еба, — протянула женщина. — У меня дома трое на пшене сидят. Ты уж первый дай, — она увидела узелок в руках Марии и спросила строго: — У тебя хлеб? На деньги даешь али меняешь?
— Вы меня спрашиваете? — растерялась Мария. — У меня нет ничего, что вы! У вас тут праздник очень большой. Я правильно поняла?
Женщина ей не ответила, да это уже и не было нужно, из-за угла вышла колонна людей с оркестром и красными флагами, а по бокам колонны бежали мальчишки. Под уханье труб и барабана раздавалось:
Друзья, вперед, друзья, вперед!
Союз наш пусть растет и крепнет…
Повинуясь чувству окрыляющей радости единения, Мария пристала к колонне и вместе с ней вышла на широкую улицу, украшенную красными флагами и полотнищами. На тротуарах здесь теснились люди. Но в колоннах пели, размахивали флажками, а эти люди были молчаливо-задумчивы, безучастны. Одеты они были гораздо лучше, чем те, что шли по мостовой. То тут, то там высились инженерские фуражки с молоточками. В колоннах пели:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов…
И чем больше хмурых зрителей теснилось у домов и заборов, тем громче, решительней пели в колоннах.
— Этот праздник у вас такой замечательный, — начинает Мария, обращаясь к мужчине в шинели, который шагает рядом с ней.
Он перебивает ее:
— Туда смотри!
Они проходят мимо высокого здания. На нем красные полотнища, а в окнах большие портреты. Он указывает на один из них:
— Наш Ильич! Наш Ленин!
На портрете мужчина в кепке. Больше Мария ничего не успевает разглядеть. Людской поток уносит ее.
— Ленин? — повторяет она. — Это сам Ленин?
Мужчина в шинели бросается к колонне соседей и начинает вырывать древко одного из плакатов. Мария смотрит туда и ничего особенного не замечает: те же красные флаги и лозунги, такие же люди в рядах. Она читает плакат: «Долой Брест», «Адлер — освобожден, Либкнехт — на свободе. Выпустите Марию Спиридонову!»
«О чем это все? — думает она. — Кто все эти — Брест, Адлер, Спиридонова? Разве на сегодняшнем празднике могут быть недовольные? И какой плакат там вырывают из рук?»
Перед той колонной было полотнище: «Партия левых социал-революционеров», — но вырывали не это, а другое, на котором было написано: «Долой соглашательскую политику с империалистами!»
В людскую массу протискивается грузовой автомобиль, обтянутый красной материей. Какой-то человек кричит с него:
— Эй, что вы творите! Спешите на площадь! Оставьте в покое товарищей левых эсеров со всеми их лозунгами!