Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Пучков, Егор Яковлев cтр.№ 52

Из этого примера видно, что Женевская конвенция носила дополняющий и конкретизирующий характер к нормам международного права, которые продолжали действовать и без её ратификации. В первую очередь речь шла о естественном праве пленного на жизнь. Наиболее чётко принцип этого права ещё в эпоху Просвещения сформулировал Жан-Жак Руссо в трактате «Об общественном договоре» ^[406]: «Если целью войны является разрушение вражеского Государства, то победитель вправе убивать его защитников, пока у них в руках оружие; но как только они бросают оружие и сдаются, переставая таким образом быть врагами или орудиями врага, они вновь становятся просто людьми, и победитель не имеет более никакого права на их жизнь» ^[407]. Этот принцип был признан всеми цивилизованными государствами и применялся уже в войнах XIX века, оформляясь внутренним законодательством или двусторонними соглашениями.

Кроме того, Женевская конвенция не отменяла всех предшествующих документов о законах и обычаях войны, в первую очередь Гаагскую конвенцию 1907 года, где имелась обширная часть об отношении к военнопленным. О готовности соблюдать соглашение в Гааге на принципах взаимности нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов сообщил германскому правительству через нейтральную Швецию 17 июля 1941 года, а всем правительствам, с которыми у СССР были дипломатические отношения, – 8 августа 1941 года (впоследствии он подтвердил это в ноте НКИД от 25 ноября 1941 года, а 27 апреля 1942 года сообщил, что СССР выполняет правила Гаагской конвенции де-факто) ^[408]. Помимо этого 1 июля 1941 года Советский Союз ратифицировал новое внутреннее Положение о военнопленных, которое ещё более сближалось с Женевской конвенцией ^[409]. Наконец, 25 ноября 1941 года СССР в ответ на запрос Соединённых Штатов Америки объявил, что, не подписывая Женевскую конвенцию, он солидаризируется со всеми её положениями и принципами, кроме одного пункта статьи 9, который декларирует разделение военнопленных по национальному признаку и этим противоречит Конституции СССР ^[410].

Шаги Советского Союза были направлены на опровержение нацистской пропаганды и вынуждали Берлин реагировать. В ответ на предложение взаимно соблюдать Гаагскую конвенцию 1907 года немецкий МИД в августе 1941 года агрессивно ответил, что Германия, само собой разумеется, соблюдает международное право и что это Советский Союз запятнал себя зверскими расправами над пленными и его войска утратили право считаться армией цивилизованного государства. Чтобы вести разговор о соглашении, если оно возможно, СССР должен сначала доказать, что желает и обладает возможностями изменить своё отношение к немецким военнопленным ^[411].

Очевидно, эта германская нота носила двуличный характер. Как мы видели выше, руководство рейха заведомо приняло решение о том, что нормы международного права не относятся к советским военнопленным; уверение, что эти нормы повсеместно соблюдаются, было откровенным обманом. Что касается убийств немецких военнопленных Красной армией, то они действительно имели место, но, во-первых, не в таких количествах, как пыталась представить немецкая сторона, а во-вторых, как справедливо замечает Штрайт, в основном это были акты возмездия за исполнение преступных приказов немцами ^[412].

Неискренность нацистской дипломатии ярко высвечивает коллизия с протестом юридического эксперта ОКХ, сотрудника абвера Хельмута Джеймса графа фон Мольтке. Будущий участник антигитлеровского заговора Мольтке в начале осени подготовил аналитическую записку о положении пленных, а его шеф адмирал Вильгельм Канарис 15 сентября 1941 года подал её от своего имени Кейтелю. До сведения ОКВ доводилось, что между Германией и СССР действуют основные положения общего международного права об обращении с военнопленными. «Эти последние сложились с XVIII столетия в том направлении, что военный плен не является ни местью, ни наказанием, а только мерой предосторожности, единственная цель которой заключается в том, чтобы воспрепятствовать военнопленным в дальнейшем участвовать в войне. Это основное положение развилось в связи с господствующим во всех армиях воззрением, что с военной точки зрения недопустимо убивать или увечить беззащитных» ^[413]. Фон Мольтке и Канарис указывали, что «имеющиеся в приложении № 1 распоряжения об обращении с советскими военнопленными исходят, как это видно из вступительных фраз, из совершенно иных предпосылок» ^[414]. Очень важно, что абвер обращал внимание ОКВ на выгодные отличия советского законодательства: «В приложении № 2 приводится перевод русского закона о военнопленных, который соответствует основным положениям общего международного права и более того – положениям Женевского соглашения о военнопленных» ^[415]. Авторы записки оговаривались в духе господствующих у нацистской элиты представлений, что «этот закон, бесспорно, не соблюдается русскими войсками на фронте, тем не менее и русский закон, и немецкие распоряжения предназначены главным образом для глубокого тыла. Если даже русский закон вряд ли соблюдается в русском глубоком тылу, то всё же остаётся опасность, что немецкие распоряжения попадут в руки вражеской пропаганды и будут последней противопоставлены русскому закону» ^[416]. Таким образом, командование ОКВ получило экспертную оценку о том, что общее международное право продолжает защищать жизнь военнопленных и без подписания Женевской конвенции их государством. Знало оно и о том, что в СССР существует адекватное внутреннее Положение о военнопленных. Тем не менее Кейтель игнорировал доводы Мольтке и Канариса, мотивируя это тем, что сейчас речь идёт не о рыцарской войне, а об уничтожении мировоззрения ^[417].

Важное свидетельство того, какая судьба уготована советским пленным, – полное отсутствие их учёта ОКВ до января 1942 года, надёжно установленное Штрайтом ^[418]. Это показывает связь действий нацистов с классической практикой поселенческой колонизации: этих людей для завоевателей как бы не существовало, поэтому ни их жизнь, ни их смерть не имело смысла отражать в документах. Особое, колониальное, отношение выразилось и в чудовищном факте клеймения красноармейцев, которое во всех цивилизованных странах если и применялось в середине XX века, то исключительно к скоту. Тем не менее в январе 1942 года ОКВ предписало «каждому советскому военнопленному нанести ляписом клеймо на внутренней стороне левого предплечья». Однако вскоре тип клейма был изменен: оно приобрело «форму острого угла примерно в 40 градусов с длиной сторон в 1 сантиметр, расположенного острием кверху, которое ставится на левой ягодице на расстоянии ладони от заднего прохода» ^[419]. Наконец, факт вопиющий: нацисты охотно использовали советских военнопленных как материал для бесчеловечных медицинских опытов. Описание одного из них сохранилось в показаниях Вальтера Неффа, санитара, служившего в концлагере Дахау при докторе Зигмунде Рашере, изучавшем влияние холода на тело.