Акулы из стали. Туман - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Овечкин cтр.№ 27

– Ну что, сидите? – спрашивал он, приходя в центральный. – Разлагаетесь от безделья?

А потом молча подходил к боцману и ставил все горизонтальные рули на 25 градусов вниз. И начиналось: реверс турбинам, пузыри в нос и «всёвотэтовот». Когда уже подошли к кромке льда и вот-вот должны были под него занырнуть, он сделал объявление по громкоговорящей связи:

– Внимание экипажу! Говорит командир дивизии. Мы подошли к паковому льду, и я спокоен, как удав. Я уверен в вашем профессионализме, выдержке, умении, и мне не страшно. А кому страшно, тот пусть начинает молиться, а я буду молиться на вас и вашего командира! Удачи нам!

С нами в ту автономку вышла съёмочная группа Первого канала: режиссёр Боровяк Владимир Ричардович и оператор Валентин Кузьмин. Это были тёртые калачи, но на подводной лодке находились впервые.

– А кем вы работаете в Останкино? – спросил я как-то у Владимира Ричардовича.

– Полковником, – ответил он.

– Вот, Эдуард, – сказал Антоныч, когда тот вышел из центрального, – учись, как нужно строить военную карьеру – работать полковником!!! Завидуешь небось?

– Однозначно, Антоныч!

Недели через три Ричардович жаловался:

– Ребята, а чем вы тут занимаетесь? Я уже от скуки не знаю чем мне заняться, даже от сауны уже тошнит! Чем тут у вас ещё можно развлекаться?

Мы с Антонычем смотрим друг на друга красными потрескавшимися помидорами, которые у нас вместо глаз, и Антоныч у меня спрашивает:

– Эдик, а что, у нас и сауна на борту есть?

Мы-то трюмные же. У нас матчасть по всему кораблю в самых труднодоступных местах, и надо же, чтоб она работала как бы, а для этого же её надо обслуживать, ну не скажешь же ты насосу: «Насосик, ну поработай ещё пару деньков без смазки, а то мне спать так хочется» – ему же пофиг, он же бездушная тварь. Мы и мылись-то в основном водичкой из-под испарителей в турбинных отсеках. А так, чтобы с чувством и вдумчивым намыливанием яиц, – и некогда было первые две недели.

– Ричардович, – говорит Антоныч, – ты не обижайся, но по вопросу борьбы со скукой ты обратился к самым неподходящим людям на корабле. Ты у разведчика сходи спроси, у замполитов или особиста – они в этом у нас мастера!

Про быт в автономке. Быт и быт, в общем. Взяли для релаксации с собой трёх попугаев и рыбок в аквариуме, но один попугай сдох ещё до полюса, второй – после, а третий продержался до конца и умер в тот день, когда мы вернулись. До полюса дошли практически без происшествий – один пожар всего был, и то не очень большой. Три минуты от начала обнаружения – и в отсеке ничего не видно, всё затянуто вонючим сизым дымом.

Половина ПДА (которые на флоте только-только ввели вместо ПДУ) не сработали, и наш умница-начхим разбрасывал новые веером по проходной палубе и орал, сам при этом не включившись, чтоб его было лучше слышно:

– На палубе!!! На палубе новые ПДА!!!

– Да блядь, ты ж ноги всем поотбивал уже ими! Горшочек, не вари!!! – орали ему в ответ.

Но так-то он рисковал немножко своей жизнью, чтоб остальных выручить.

В итоге он ног побил больше, чем пожар тот вреда нанёс, но был героем потом у нас, и все его горячо благодарили и жали его мужественные руки.

В общем, доплыли до полюса, всплыли в девятистах метрах от географической точки. Водрузили там флаги, расписавшись на них всем экипажем, и зарыли чехол от лампы с посланием потомкам. Так что когда будете на Северном полюсе – поищите там.

Потом начали очень тщательно готовиться к стрельбе, потому что никто и никогда оттуда не стрелял баллистическими ракетами. Вообще никто и никогда. Сначала нам подкозлил МИД: забыл оповестить по своим каналам врагов и стрелять нам запретили, велели ждать. А полынья, в которой мы всплыли, двигается, и из стартовой точки мы медленно, но уверенно выходили. Но повезло – успели. Для съёмок всего этого на лёд высадили съёмочную группу, помощника командира и корабельного хирурга. Выдали им провизии на две недели, рации, два автомата и шестьдесят патронов к ним. Попрощались с ними, конечно, потому что в случае аварии с ракетами лодка должна немедленно погрузиться, а всплыть потом в той же самой полынье – это невысчитываемо невероятно. Сидели они на льду часов шесть, наверное, а может и больше. За это время съели три килограмма спирта, банку тушёнки и две пачки галет.

Как я жалею, что потерял ту видеокассету с записью, как они потом возвращались на борт! Как мы ржали, глядя на них! Представьте – огромнейшее белое поле, льды, посредине торчит абсолютно чёрная, обгоревшая «Акула» длиной сто восемьдесят и высотой пятнадцать метров, а они идут куда-то вбок – не видят её. Ну, поржали, конечно, да выслали за ними боцманскую команду, чтоб домой вернуть блудных сынов. На палубу затаскивали их бросательными концами, потому что по шторм-трапу и трезвым-то не особо поскачешь.

– Йа сам пойду! – сказал доктор, когда его втащили на ракетную палубу, и пошёл. Только на четвереньках почему-то.

Но старт ракеты они всё-таки сняли по всем своим канонам телевизионного искусства. А через два часа у меня случился приступ аппендицита.

Я очень редко болею. За всю мою службу в военно-морском флоте и службе спасения в медицинской книжке, кроме ежегодных медосмотров, всего две записи. Одна из них – аппендицит. Вот вы в своей в основном скучной гражданской жизни что делаете, когда у вас начинает болеть живот? А я сейчас расскажу, как было со мной.

После того, как мы стрельнули ракетой, нам дали поспать. Впервые за месяц плавания на лодке царила тишина и покой – спали все. Началось это часа в три, а в семь меня подняли на ужин. Проснувшись, я подумал, что, видимо, никогда в жизни столько не спал и так не пух от сна, поэтому даже и не сразу обратил внимание на то, что у меня болит живот. Ай, ну болит и болит, в общем-то. На ужине похлебал супа и съел котлету – ничего больше не лезло, что и было для меня первым тревожным звоночком – молодой организм в условиях подводного плавания есть хочет постоянно и много.

– Эдуард, – спросил у меня Антоныч на вахте, – чо ты зелёный и скрюченный какой-то?

– Антоныч, живот болит – шопипец.

– Скока котлет съел на ужине?

– Одну, и то не до конца.

– Это термальное состояние, тогда иди к дохтуру, ты меня пугаешь.

– Дык а на вахте кто сидеть будет?

– Борисыча вызови – он уже пять часов беспрерывно спит, чем нарушает устав, который предписывает ему терпеть тяготы и невзгоды!

Вызываем Борисыча. Понуро бреду в больницу. Больницей называлась у нас амбулатория в первом отсеке. Представляла она собой комплекс из трёх помещений – сначала смотровая и операционная (комната четыре на три метра с кушеткой, стоматологическим креслом и всякими приборчиками), из неё за дверью – комната для лёжки больных (полтора на два метра, двухъярусная койка и тумбочка), а из неё уже вход в гальюн. Служили в нашей больнице три медика: два доктора и один фельдшер. На дежурстве сидел, естественно, терапевт (он же стоматолог, он же психиатр, он же уролог, он же офтальмолог, он же отоларинголог) Андрей. Хирург Саша после танцев на льду в бессознательном состоянии вонял перегаром на месте нижнего больного за дверью. Я не скажу, что мы с докторами были большими друзьями, как, например, с Борисычем, но тут важно, чтобы вы понимали – доктора у нас не были гондонами, и я не был гондоном, и поэтому мы были друзьями. Потому что если два человека на подводной лодке не гондоны, то они – друзья, несмотря на любые различия в характерах. Без вариантов.