Музей обстоятельств - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Носов cтр.№ 31

Отлично. Не совсем ясно, чем я хорош, но пусть. Только как быть с другими, чей путь не знаю какой, но иной? Не опасно ли этим мужам читать «Смерть – это все мужчины», роман помимо всего о силе женской любви и ненависти? Как быть, наконец, непутевым – не знающим пути своего?

Вопреки названию романа, угрозу жизни, и в первую очередь жизни мужчин, несет в нем женщина, зовут ее Александра Зимина, волею автора она журналист. С автором героиню объединяет, по крайней мере, одно – сила слова, атакующая мощь высказывания. От себя – от первого лица. В случае героини эта сила даже избыточна, резкие жесты здесь чреваты крушениями. Истребила фотографию мужа – и его поражает инфаркт. Но это грубая магия. Можно и потоньше…

«Владимир Иванович, надеюсь, что у вас, как у всех людей, есть-таки задница, так вот засуньте туда свое Отечество», – ласково советует Александра Зимина опекающему ее гэбисту в связи с его предложением «насчет ударного труда на благо Отечества». И хотя в романе это сильное заявление выделено курсивом, у меня нет уверенности, что героиня осознает… нет, не что говорит, а что делает. О будущем Владимира Ивановича нам ничего не сообщается, однако можно не сомневаться, проблемы со здоровьем ему гарантированы и, в частности, по линии проктологии. Впрочем, сия скрытая и, пожалуй, невольная магия имеет себе объектом не единственно Владимира Ивановича, но и то, что названо здесь «Отечеством» – в известной степени и нас с вами. Не дан ли тут образ того, где нам не следует быть и куда не надо стремиться?

Для героини романа весь мир – как один мужчина, он изменник и эгоист, ошибка богов, «падшее дитя». Уж лучше ему не быть, чем быть.

Мужчины в своих аффектах, особенно поэтических, тоже порой склоняются к глобализму. Для сравнения – поэт Геннадий Григорьев, есть у него: «Я бы так с этой женщиной жил, что в морях возникали цунами». Чем не пример мужского лукавства? Грамматика здесь принесена в жертву экспрессии. При желании в этом тоже можно различить своего рода скрытую магию, – изымая частицу «бы» из придаточного предложения, поэт как бы – бы! – возможное преобразует в достоверное. Так желаемое ненавязчиво смещается в область будто бы уже совершившегося. Грех против истины в пользу стихотворного размера тем более очевиден, – цунами, как известно, образуются не в морях, а в океане.

Женщина в предельных своих жестах, даже если подчинены они пресловутой женской логике, бескомпромиссна и идет до конца. Предельный случай (действительно, предельный): свести счеты не с кем-то одним и даже не самой с собой, а со всем светом, всем миропорядком в целом. Героиня Москвиной в последней главе романа расчетливо и методично протыкает глобус ножом, исполняя какой-то дьявольский танец; при этом прекрасно отдает себе отчет в силе своих ментальных способностей. И что же? В свет роман выходит незадолго до чудовищного катаклизма в Индийском океане. У первых читателей наверняка холодела спина от немыслимых соответствий действительности литературе – новостных телесюжетов с реальным цунами, накрывающим людей и постройки, тем магическим манипуляциям, которые позволила себе героиня романа с несчастным глобусом.

Я, конечно, не апеллирую к Святой Инквизиции или Международному Трибуналу. На процессе я бы, пожалуй, речь произнес – в защиту автора. Не спешите разводить костер и все такое. Здесь не ведьма вам, а предвестник. Может быть, такой душевной организации человек, что душа у него, у нее, ну что ли как бы совершенный сейсмограф (тот самый, о котором опять затосковали ученые). Тонкие мембраны там или что-то вроде, отзывающееся на глубинное неблагополучие этого мира. Надо лишь уметь распознать предупреждение. Но увы, увы.

А что до мужчин, пусть называют женскими именами всякие ураганы, а также такие замечательные объекты, как мебель и орбитальные спутники (недавно запустили в космос «Татьяну»).

Главное, не доводить женщин до гнева.

Что более всего поражает в «Голой пионерке», так это сам факт осуществления романа. Не выхода в свет, а появления на свет, факт реализации, возникновения. Как такое вообще могло прийти кому-либо в голову? Трудно освободиться от ощущения непреднамеренности текста. Кажется, это не автор изобретает роман, а сам роман выбрал себе писателя. Ну-ка, ну-ка, Михаил Борисович, осуществите-ка меня, как вы умеете, с барочными вашими завитушечками. Ась?

Сон, страшный сон – причем наведенный.

Выразил ли Кононов о войне «новую правду»? Да кому нужна эта «новая правда»? Обличить прославленного генерала мог бы и другой кто-нибудь – другими словами; ему бы, допускаю, больше поверили. Но есть правда иного порядка, угадать которую можно лишь одним-единственным порядком слов, одной-единственной в мире мелодией. Каким личным опытом Михаила Кононова обязаны мы появлению «Пионерки», мне знать не дано, но страшно тот опыт пожелать кому-нибудь. Написать такой роман – это больше, чем совершить поступок, это, если угодно, подвиг – в том смысле подвиг, в каком подвигом является юродство. Героиню ведут на расстрел, о чем ее мысли? О резинке на трусах, о том, как будет в глаза смотреть однополчанам, если расстреливать передумают. И т. д. и т. п. – о чем весь этот роман, о том и мысли. Пьер Безухов при более счастливых обстоятельствах, как помним, прозрел: «Кого меня?.. Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!..» Не из этого ли «ха, ха, ха» через две запятых вырастает «Голая пионерка»? Словом, момент истины, извините за выражение. С неизбежными деформациями смыслов и всевозможных масштабов. И война ли это? Расстрел ли это? Может, это и не пионерка никакая, а какой-нибудь там, что к ней в землянке лез под трусы, Аника-воин, получающий в свой черед горячую пулю в живот? Князь Андрей, глядящий на вращающееся ядро? Любой из ста миллиардов (уже подсчитали) представителей рода человеческого, иванов ильичей, раньше нашего смерть испытавших? Чья она инкарнация, бляха-муха? «Обнародуй нам, отец, что такое есть Потец». «Голая пионерка» – это и есть тот самый Потец. «Роса смерти, вот что такое…» Страшная, жуткая вещь.

Владимир Рекшан – персона легендарная. Пионер ленинградского рока, профессиональный спортсмен, общественный, страшно сказать, деятель, учредивший институт петербургского гражданства, проповедник трезвого образа жизни, писатель. Как писатель, проповедник и учредитель он не то что бы менее легендарен, а как бы являет собой легенду живую – потому что тексты живые, их можно всегда прочитать, проповедь иногда услышать, а гражданство можно получить по адресу Пушкинская, 10 (вход с Лиговского, 47). Только прыжок в высоту более чем тридцатилетней давности, по следам студенческих беспорядков мастерски исполненный на стадионе в Париже, принадлежит целиком истории так же, как принадлежат истории выступления группы “Санкт-Петербург” тех давних лет, – остались одни фотографии.

Всем говорю: пишите мемуары, не напишете вы – напишут другие.

Кстати, о фотографиях. Разглядывать их в книге Рекшана одно удовольствие. Одни подписи чего стоят. “1986. Б.Г. в юбке (в центре), Рекшан в брюках (слева)”, – оба на сцене с гитарами. “1997. Как всегда в окружении красоток”. Примечательно, что за красоток представительствует лишь нос одной из них, целиком в кадр поместился только автор книги. В том же духе: “1998. С женой и сыном в гостях у принцессы Лиа де Фонтеней” – принцесса тоже где-то за кадром.