«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Кохановский cтр.№ 107

– А есть еще «Вертикаль».

Я очень люблю сам фильм «Вертикаль» за то, что он какой-то очень светлый. У меня была история. Я разговорился с альпинистом, который сказал: «Это фильм о том, как нельзя ходить в горы. Как там нарушено всё». Помолчал и добавил: «Но я увлекся горами, стал альпинистом после того, как посмотрел этот фильм». Такое в нем действительно какое-то настроение. И отец такой там…

– Никита, а вот его актерский дар и поэтический отделимы друг от друга? Вот если бы не было бы Таганки, раскрылся бы его поэтический гений, его поэтический дар в такой степени?

Я думаю, это нельзя разорвать. Когда-то первая выставка, которую мы сделали в музее, была разделена – театр, кино, концертная деятельность, личная жизнь. И потом я понял, что это неправильно. Сейчас мы делаем новую экспозицию. Это очень сложно, но мы хотим именно рассказывать о его жизни в объеме. Потому что одно без другого не может быть. Я разговаривал с замечательным актером, товарищем моего отца, с которым он снимался, с Алексеем Петренко. Я ему говорил, что вот с 1960-го по 1964-й отец не работал. Он говорит: «Никита, это нам повезло, что у него не было работы, потому что в это время он начал стихи писать». Это действительно правда. Разорвать это невозможно. Он такой, какой он есть. Кто такой Высоцкий? Поэт? Бард? Актер?

– Высоцкий – это Высоцкий.

Да. И в этом смысле отделить одно от другого… Таганка, конечно, – это великое счастье для него, что он туда попал. Думаю, что и для Таганки, и для Юрия Петровича – тоже счастье, что он туда попал. Сошлись какие-то линии.

– Вам было почти шестнадцать лет, когда он умер. Вы помните, как это произошло? Как вы узнали, как вы это осознали?

Для меня эти дни – это раздел жизни на до и после. Да, я помню. Очень многие говорят, вот как же это: никто не сообщил, а все узнали, и все пришли? Я думаю, что люди это узнали из «голосов». Объявления никакого не было. На следующий день была публикация в «Вечерней Москве» и, по-моему, еще через день в «Культуре». Я узнал, когда было часов 11–12 дня. Мы ждали Аркадия. Он был на консультации в институте, сдавал экзамены. Он закончил школу в том году. И мы с мамой были дома. И вот, наверное, в это время нам позвонили. Мы Аркадия дождались и поехали. Это был обед. И уже стояли люди около дома. И уже около театра были цветы. Так что думаю, узнали по «голосам». Я очень многих спрашивал. Потому что действительно это произвело очень странное впечатление, впечатление волшебства – пустая Москва, закрытая Москва. Идут поезда, на которые нельзя купить билет. Они приходили по расписанию, и выходили из поезда три человека. В троллейбусе в час пик – шесть человек, из них два милиционера. И вдруг столько людей на площади, столько людей на кладбище! А нам просто позвонили из отцовской квартиры. Ночью, когда он умер, не позвонили, а позвонили его родителям, позвонили Любимову, позвонили нескольким самым близким друзьям. И потом уже с утра начали звонить – позвонили Марине, и так потихонечку… Мы были не из первых, кого предупредили. Но я повторяю, когда мы узнали, знали уже все.

– А вы задолго до этого последний раз с ним виделись?

Я не помню по дням. Аркадий был просто накануне у него. А я был чуть раньше – наверное, дня за два-три. Это всегда неожиданно. Потом уже пришло понимание, что буквально всё кричало о том, что это произойдет вот-вот. Я разговаривал с некоторыми людьми, которые были очень близки в то время с отцом. В общем, все сходились в одном – как мы не заметили, почему?! Не то что били себя в грудь и корили, что, мол, мы виноваты. Но, действительно, задним числом было видно, что это не обычный какой-то кризис, что все гораздо тяжелее.

– Сразу после его смерти вы могли себе представить, что его ждет такая посмертная слава?

Я, прямо скажем, об этом не думал. Повторяю, для меня было шоком то, что я увидел. Я видел, что он был популярен. Я бывал на спектаклях, на его концертах. Я видел, как ему честь отдают гаишники, когда он мимо проезжает. Головой я понимал. Но, конечно, все равно было ощущение, что такие похороны, такое прощание – это что-то из ряда вон… В этом я согласен, этому нельзя способствовать, это нельзя спровоцировать. Это произошло само собой. Народ его выбрал.

– Вы вступили во взрослую жизнь, когда он стал легендой, мифом. И вот эта его фантастическая, феноменальная слава, она не давила на вас никогда? Она вам не мешала?

Безусловно, моя жизнь очень сильно изменилась после смерти отца. Меня многие об этом предупреждали. Мне говорили, что не надо идти в актеры, тебя все время будут сравнивать с ним. Не надо оставлять фамилию – возьми мамину. Было такое. В общем, это справедливо. Но дело не в том, мешало это или помогало. Так сложилась моя жизнь. Но я не в претензии. Я доволен своей жизнью. У меня замечательные друзья. Я люблю ту профессию, которой я научился, – и актерскую, и режиссерскую. Сейчас я кое-что пишу для кино или продюсирую. Я доволен.

– А вы отцу внешне подражали когда-нибудь, неосознанно, ловили себя на этом? Потому что даже тембр голоса у вас…

Я учился на курсе у Олега Николаевича Ефремова. И он на конкурсе к речевикам обратился: «Вы можете убрать это сходство тембров? Уберите обязательно». У меня были замечательные речевики во МХАТе, которые меня все время поднимали по тембру. Не знаю, вполне возможно, что это получалось независимо от меня, что я как-то подражал. Никогда не ставил себе такой задачи. У меня не было желания походить на него, но он мне очень нравился. Я понимал мозгами, что мы совершенно разного темперамента, данности человеческой. Все разное. Это я понимал. А то, что, может быть, я неосознанно как-то стремился быть похожим, – возможно. Не могу ответить.

– А почему вы с таким тембром голоса не поете никогда его песни?

У меня был такой очень серьезный комплекс. Я и гитару в свое время не взял. Отец меня даже спрашивал – почему? Петя, средний сын Марины, благодаря отцу, видя, как он играет, просто стал очень хорошим профессиональным музыкантом, по-настоящему хорошим. А мы – нет.

– Никита, главная женщина в его жизни – это все-таки Марина Влади, да?

Думаю – да.

– Хотел бы вернуться к музею, которым вы руководите. Вы добились, чего хотели? И чего вы, собственно, хотели в этом музее?

Я достиг каких-то промежуточных результатов, но если музею быть, а он существует, музей должен двигаться, должен развиваться.

Вы меня спрашиваете – доволен я или не доволен. Я, на самом деле, считаю, что если меня будет вспоминать мой внук, наверное, он вряд ли будет вспоминать какие-то мои роли в театре. Я бы хотел, конечно, чтобы он вспомнил кого-то из моих учеников. Но, наверное, главное, что он вспомнит, что он скажет, – что дедушка построил музей главного члена нашей семьи: главного Высоцкого.

– Патриарха.

Я действительно его построил. Меня многие поправляют: а надо так, а то ты делаешь неправильно. Я долго ждал, что это сделает кто-то другой. Этого не сделал никто. И я доволен тем, что я это сделал. Другое дело, что это так же, как театр. Нельзя театр создать раз и навсегда. Театр должен двигаться.