Начинал он работу с пациентом всегда с неторопливой, задушевной беседы о его житье-бытье, располагая человека к себе как будто искренней заинтересованностью в его судьбе. Все проблемы со здоровьем он всегда ловко увязывал с проблемами жизненными и духовными, которые и привели пациента к такому вот печальному итогу. Борис Иванович, как никто, умел показать каждому человеку, что он своими неразумными действиями, чрезмерным стремлением к материальному, к деньгам и роскоши, к сомнительным удовольствиям, предаваясь недуховным интересам, сам привел себя в то плачевное состояние, в котором оказался.
Пациент выходил из уютного, уставленного цветами, чисто убранного кабинета, полностью осознающим свое ничтожество и ту грязь, в которой он барахтался, являясь создателем всех своих бед и болезней. Где же выход? Доктор вроде что-то говорил об этом… Но вот что? В аптеку идти бесполезно: лекарства не помогают, а, напротив, разрушают. Напившись лекарств и почувствовав временное облегчение, человек снова начнет предаваться грехам, и все вернется на круги своя. Осознавая весь ужас своего положения, пациент надеялся только на участие и духовную помощь доктора. Только в беседе с ним он мог рассказать обо всех своих невзгодах и только вместе с ним наметить пути их преодоления.
Борис Иванович, действительно, был один из немногих представителей официальной медицины, который подходил к каждому человеку особым способом, принимая в нем участие, а не просто выписывая рецепты и направления на анализы. Почти все, кто к нему обращался, становились его постоянными пациентами, время от времени приходили к нему, советовались, приводили своих родственников и знакомых.
Несмотря на медицинскую специализацию невропатолога, Борис Иванович лечил любые заболевания, к нему можно было обращаться по любому поводу, даже просто «выплакаться в жилетку». Особенно это его качество ценили женщины, которые ходили к нему табунами, жаловались на своих мужей, на нехватку денег, непослушных детей и вообще на все-все. И каждую он терпеливо выслушивал, проникновенно рассказывал о высших ценностях, для каждой находил хороший совет, доброе слово, демонстрировал полное понимание и участие, давал надежду. Одним словом, возвращал интерес к жизни, который оказывался самым тесным образом связанным с интересом к самому Борису Ивановичу, не только как к личности, но и как к мужчине.
Доктор поднялся на третий этаж, открыл кабинет. Застоявшийся воздух непроветренного помещения заставил его поморщиться. Он был ярым сторонником здорового образа жизни и непримиримым, беспощадным врагом вредных привычек. Воду он предпочитал пить только колодезную или родниковую. В Москве раздобыть ее было делом нелегким, но на что не пойдешь ради чистоты тела и духа. Воздух тоже должен быть свежим. Поэтому Борис Иванович первым делом открыл настежь окно, в которое сразу ворвался шум большого города, утренняя сырость, крики грузчиков из магазина напротив, стук деревянной тары и бутылок.
– О, Господи, повсюду суета мирская, – вздохнул доктор и принялся поливать цветы, которые он очень любил и разводил в огромных количествах. Они стояли на полу, на подоконнике, на столе, на навесных полках, на высоких шкафах с документацией. Стены кабинета были отделаны под дерево и украшены изделиями народного промысла из бересты, засушенных цветов и коры деревьев. Ничего не должно было напоминать людям, которые приходили сюда, о больнице и болезнях.
Валерия вошла без стука. То есть она не собиралась входить, а просто толкнула дверь, почти не сомневаясь, что она заперта. В такую рань вряд ли кто может оказаться на рабочем месте. Неожиданно дверь открылась, и ей ничего не оставалось, как войти.
– Здравствуйте, – неуверенно произнесла она, глядя на Бориса Ивановича, свежевыбритого, с аккуратными черными усиками, в светло-голубом отглаженном халате, который удивленно застыл с лейкой посередине кабинета.
– Какие люди! – преувеличенно обрадовался он, поставил лейку на подоконник и предложил Валерии сесть. – Что вас привело ко мне? Надеюсь, не болезнь?
– Отчасти.
Валерия чувствовала себя скованно, не знала, куда деть руки: сказывались бессонная ночь, нервозность последних дней, нездоровье. Обычно она в любой обстановке вела себя легко и непринужденно. Разозлившись на себя, женщина глубоко вздохнула и только приготовилась рассказывать о своих проблемах, как Борис Иванович сам заговорил:
– Как успехи, великолепный знаток английского? Много работы? Я всегда поражался вашему трудолюбию. Вы не ленивая женщина! А это большая редкость.
Разговаривая с Борисом Ивановичем, который иногда обращался к ней – перевести статью из иностранного журнала или письмо от зарубежных коллег, – Валерия ловила себя на том, что в его сладких и хвалебных речах, подчеркнутом уважении к ней и к другим людям, сквозит тщательно замаскированное, очень глубоко запрятанное осуждение и, возможно, презрение и нелюбовь. Тогда она начинала корить себя за излишнюю подозрительность, недоверие к человеку, который говорит искренне. Но этот червячок сомнения, неизвестно откуда берущийся, вдруг портил все впечатление от правильных и вроде бы добрых слов. Так и сейчас, за похвалой она ощутила насмешку. Или зависть? Невозможно определить точно.
Валерия тут же остановила себя. Кто она такая, чтобы судить этого человека? Тем более, что именно она пришла к нему за помощью. Не исключено, что все это ей кажется, – обыкновенная нервная истерика. Бабская истерика, что особенно противно.
Перед ее внутренним взором возникла Катенька, с обожанием расписывающая необыкновенные достоинства Бориса Ивановича. Именно она и отправила-таки Валерию к доктору, уверяя, что лучшего специалиста и более душевного человека днем с огнем не сыскать по всей Москве, что все маститые профессора по сравнению с ним глупые младенцы, а какой интеллект, какая тонкая натура, как понимает женскую душу! Катенька буквально захлебывалась от восторга и млела от восхищения. В такие минуты Валерии казалось, что приятельница вдруг сейчас растает в божественном свете Бориса Ивановича, как Снегурочка в жарких лучах Ярилы-солнца в опере Римского-Корсакова, которую они вместе с Катенькой недавно слушали в Большом театре.
Кажется, все эти мысли промелькнули на ее лице. Потому что Борис Иванович, бросающий на нее внимательные, проникновенные взгляды, заметил некоторое смятение, возбужденную мимику, истолковал это все по-своему и тут же отреагировал.
– Вы сегодня совсем другая, не такая, как всегда. Я вижу, вас что-то беспокоит, гнетет.
Борис Иванович любил показать свою проницательность, умение видеть людей насквозь и дальше, дать им понять, что от его всевидящего взора ничто не скроется, и что напрасны все усилия ввести его в заблуждение. Раньше, когда он говорил нечто подобное, Валерии отчего-то становилось неловко. Не разубеждать же его, в самом деле? Поэтому она отвечала уклончиво, как бы косвенно подтверждая его «догадки». Но в этот раз он неожиданно попал в точку.
– Видите ли, – она взглянула на него через стол, за которым он сидел, и внезапно сказала совсем не то, что собиралась. – Не могли бы вы пересесть поближе? Вот сюда.