– Здравствуйте, мистер Розенкранц, – сказал детектив Хили и тут же участливо поинтересовался: – У вас все в порядке?
Ну правильно, не надо было улыбаться.
– Я просто есть очень хочу, вот, спустился.
– Ну, мы вам не помешаем. – При этом они даже не шелохнулись. И я тоже.
Я посмотрел на Конни, они также перевели на нее взгляды, и Конни, засуетившись, побежала на кухню.
Выгнув шею и глядя ей вслед, Хили спросил:
– Нам туда пройти?
– А это надолго?
– Нет, нет, ненадолго, – поспешил уверить меня Хили.
– Мы не хотели бы оказывать на вас какое-то давление, – сказал Добрыговски. – Учитывая то, что вы понесли такую утрату.
Лица их не выражали никаких эмоций, и невозможно было понять, насколько искренним было это их участие. Я решил больше не скрывать своего изнеможения. Как совершенно правильно заметил Добрыговски, я был в трауре, а человек в трауре должен выглядеть изможденным.
– Какой милый дом, – заметил Добрыговски. – Здесь, наверное, гораздо лучше, чем в отеле. – Предполагалось, что это прозвучит как вопрос, но я сейчас не был склонен к «наездам».
– В отеле нам сказали, что вы переехали на этот адрес, – объяснил Хили, снова морща лоб. – Вы уверены, что чувствуете себя хорошо? Вы неважно выглядите, мистер Розенкранц.
А Добрыговски прибавил:
– Тяжелая ночка выдалась? Спали как, нормально?
– Я спал отлично.
– А, ну да, понимаю. Это когда отрубишься и дрыхнешь до упора.
– Но сны-то снятся всегда? – поддержал разговор Добрыговски, глядя мне прямо в глаза.
– Не всегда, – возразил Хили. – Но обычно да, снятся. Обычно. Вам сны снятся, мистер Розенкранц?
Я ничего не ответил. Сам тон их разговора отличался от вчерашнего. Если они пришли сюда повеселиться, то я не собирался их развлекать.
Хили вдруг изобразил виноватое выражение на лице.
– Простите, мистер Розенкранц, я знаю, что вы только что потеряли жену и сына…
– Бывшую жену, – поправил я, сам не зная почему, но мне это показалось важным.
– Ну да, бывшую жену и сына. Вам так сейчас тяжело. Такой крепкий длительный сон очень благотворен. Своего рода защитный механизм организма. Сколько раз в своей жизни я мечтал о таком крепком, здоровом сне!
– А как долго вы спали, кстати? – поинтересовался Добрыговски.
– Вы для этого сюда пришли? Выяснить, сколько я спал? У полиции больше нет других проблем? – резко спросил я.
– Нет, конечно, не для этого. У нас вообще-то имеются вопросы, но, когда мы видим человека в таком измученном состоянии, конечно же, беспокоимся. Мы просто хотели бы помочь. В сущности, это и есть работа полицейских – помогать.
Мы все примолкли, надеясь угадать, поверил ли кто-либо из нас в это, но, похоже, ни один из присутствующих не был так глуп.
– Но в позапрошлую ночь вы вроде бы не очень хорошо выспались? – продолжал Хили. Он полез в карман, достал оттуда блокнот, открыл его и начал листать. – Вы сказали, что около полуночи были в доме своего сына, пробыли там от силы около получаса, а потом поехали обратно в «Сомерсет». То есть спать вы легли не раньше часа или половины второго? – И он посмотрел на меня, сурово сдвинув брови.
– Да, я так сказал. – Все это начинало меня нервировать. Я не понимал, зачем им понадобилось вернуться к моим прежним показаниям. Я чувствовал что-то неладное и боялся, что они все-таки меня в чем-то подозревают. Но думать об этом сейчас было невыносимо.
– Ну, похоже, так оно и было. Портье, дежуривший в ту ночь, показал, что вы вернулись примерно в час пятнадцать.
– Я не понимаю, – сказал я, надеясь, что выгляжу недоумевающим, а не испуганным. – Мы же с вами вчера все это обсудили. Тогда к чему опять все эти вопросы?
– Почему вы съехали из отеля? – спросил Добрыговски.
То есть они все-таки что-то подозревали.
– Тетя Элис предложила мне пожить у нее.
– Вы называете ее «тетей», но ведь она вам не тетя? – уточнил Хили.
– Она – сестра бабушки Куинн, моей бывшей жены. А это для вас так важно? Господа, я вообще не очень понимаю…
– И она вот просто так решила приютить вас? – вставил Добрыговски. Он был еще тот добряк, этот Добрыговски. «Этот парень только что потерял сына, значит надо хорошенько надавить на него» – такая у него была идея.
На это я ничего не ответил. Меня так жутко мутило – то ли от голода, то ли от страха. От спиртного я бы сейчас точно не отказался.
– Нет, мы просто пытаемся прояснить кое-какие моменты, – сказал Хили, явно изображавший доброго полицейского.
– Извините, господа, но Джо убили два дня назад. Я просто больше не могу опять это обсуждать.
– Надо же, как интересно вы выразились – «Джо убили»! – тотчас же уцепился за мои слова Добрыговски. – Ведь если бы это был просто несчастный случай, когда человек уснул с зажженной сигаретой, то вы бы, конечно же, сказали, что он умер, а не что его убили.
– Это просто оборот речи, – растерянно промямлил я.
Хили, вздохнув, посмотрел на Добрыговски, а мне сказал:
– Судмедэксперт утверждает, что ваш сын, похоже, и в самом деле был убит.
То есть они это выяснили. Это было как удар под дых. Лучше бы они сразу надели на меня наручники. Тогда была бы хоть какая-то определенность. Меня чуть не вырвало, но я сдержался, и получилось, что я просто рыгнул, поспешив прикрыть рукой рот, сразу ощутив в нем противный привкус алкогольного перегара.
Добрыговски поспешил заботливо обнять меня рукой, а Хили спросил:
– Вы в порядке?
Я закашлялся, сглотнул мерзкую вонючую слюну и, жестом показав, что со мной все в порядке, попросил лишь минутку на то, чтобы полностью прийти в себя.
– Мне жаль, что я вынужден сообщить вам новые неприятные известия, – сказал Хили, и в этом я мог смело ему верить – сожаление он выражал искренне. И реакция моя, как оказалось, была очень даже верной. Он подумал, что я чуть не задохнулся от отцовского горя, хотя у меня в тот момент был просто заложен нос. Между тем Хили продолжал: – Пока не точно установлено, но у него на черепе обнаружена трещина, возможно, случившаяся в результате падения. Возможно, она и не явилась причиной смерти, потому что он потом все-таки дошел до постели, лег и закурил сигарету. Но выглядит все это подозрительно, так что мы должны будем подробно изучить это обстоятельство.
– То есть поэтому вы решили перепроверить мои предыдущие показания?
– Простите. Нам этого тоже не хочется, но мы должны были сообщить вам эту новость, чтобы посмотреть, как вы ее воспримете.
– А-а, как восприму… – сказал я, уже начиная злиться. Злился я прежде всего на самого себя за то, что так поспешно позволил себе расслабиться. И за то, что, оказывается, был напуган больше, чем даже сам полагал.