В лице матери промелькнуло выражение, которому Спенсер не находила определения.
– Мы подделали дату свадьбы в нашем свидетельстве о браке, не хотели, чтобы это выглядело так, будто это случилось по необходимости. – Миссис Хастингс убрала с глаз светлую прядь. За два столика от них пикнул чей-то Blackberry. У барной стойки громко хохотнул мужчина. – Да, я хотела быть и женой, и матерью. Но к тому же всегда хотела быть юристом. Я понимаю, что не в силах контролировать твою жизнь, Спенс, но я хочу обеспечить тебе широкие возможности. Именно поэтому я была так строга к тебе по поводу всего… оценок, «Золотой орхидеи», спортивных достижений. Ты уж прости меня. Я была неправа.
Спенсер, словно онемев, долго смотрела на мать. На кухне кто-то выронил поднос с тарелками, но она даже не моргнула.
Миссис Хастингс протянула руку через стол и коснулась ладони дочери.
– Надеюсь, мои откровения не стали для тебя тяжким бременем. Я просто хотела, чтобы ты знала правду.
– Нет, – хрипло произнесла Спенсер. – Теперь мне многое ясно. Я рада, что ты мне это рассказала. Но почему ты не вернулась в университет, когда Мелисса подросла?
– Просто… – Миссис Хастингс пожала плечами. – Мы хотели, чтобы у нас была ты… и время ушло. – Она наклонилась к дочери и настойчиво попросила: – Не говори ничего Мелиссе, пожалуйста. Ты ведь знаешь, какая она мнительная. Будет переживать, что я на нее затаила обиду.
Радостное волнение всколыхнулось в душе Спенсер. Выходит, это она – желанная дочь… а Мелисса появилась на свет случайно.
Может, это как раз и есть та тайна, о которой говорил «Э», – хоть она и не имеет отношения ни к Эли, ни к тому, как миссис Хастингс к ней относилась. Однако, когда Спенсер потянулась за кусочком хлеба, из глубин ее памяти всплыл крошечный эпизод трагической ночи.
После того как Эли бросила их в амбаре, Спенсер с подругами решили разойтись по домам. Эмили, Ханна и Ария позвонили родителям, попросили, чтобы те приехали за ними, а Спенсер вернулась в дом и поднялась в свою комнату. Внизу работал телевизор – Мелисса с Йеном находились в маленькой гостиной, – а вот папы с мамой нигде видно не было. Спенсер это удивило, потому что обычно родители не позволяли дочерям оставаться в доме наедине с парнями.
Расстроенная тем, как закончился девичник, Спенсер скользнула под одеяло. Через некоторое время что-то ее разбудило. Она вышла на лестницу и через перила посмотрела вниз. В холле стояли два человека. Мелисса – в той же серой блузке с рукавами-крылышками, с той же серой шелковой лентой на голове, которые были на ней весь вечер, что-то с жаром шептала мистеру Хастингсу. До Спенсер долетали только обрывки отдельных слов, но она видела, что сестра рассержена, а отец будто оправдывается. В какой-то момент Мелисса крикнула в ярости: «Я тебе не верю!» Ответ отца Спенсер не разобрала. «Где мама? – спросила Мелисса, повышая голос в истерике. – Нужно найти ее!» Они поспешили на кухню, а Спенсер быстро ретировалась в свою комнату и закрыла дверь.
– Спенс?
Спенсер вздрогнула. Мать смотрела на нее большими округлившимися глазами. Спенсер опустила взгляд на свои ладони, обхватившие бокал с водой, и увидела, что они дрожат.
– Что с тобой? – спросила миссис Хастингс.
Спенсер собралась было ответить, но быстро закрыла рот. Это было на самом деле или ей приснилось? Неужели ее мама тоже на время исчезала в ту ночь? Может быть, она видела настоящего убийцу Эли? Если бы видела, тотчас сообщила бы в полицию. Она же не бессердечная женщина – и к тому же чтит закон. Да и какой смысл скрывать нечто подобное?
– В каких облаках ты сейчас витала? – Миссис Хастингс склонила набок голову.
Спенсер стиснула ладони с бархатистой после парафиновых ванночек кожей. Раз уж они с матерью сейчас столь откровенны друг с другом, может, стоит и об этом поговорить?
– Я… просто я вспоминала тот вечер, когда пропала Эли! – выпалила она.
Словно обдумывая ее слова, миссис Хастингс теребила сережку с двухкаратным бриллиантом, потом сдвинула брови и опустила глаза. Вокруг ее рта резко обозначились морщинки.
– А с тобой все хорошо? – быстро спросила Спенсер, чувствуя, как у нее бешено колотится сердце.
Миссис Хастингс натянуто улыбнулась.
– Ужасная была ночь, милая. – Ее голос понизился на октаву. – Давай никогда больше не будем говорить об этом.
Отвернулась и жестом подозвала официантку. И когда миссис Хастингс заказывала салат с курицей по-азиатски, вид у нее снова был непринужденный. Однако от взгляда Спенсер не укрылось, как мамина рука сжимает нож, медленно водя пальцем по острой стороне лезвия.
12
Даже в психушке должны быть свои модницы
Ханна стояла посреди столовой лечебницы Эддисон-Стивенс. В руках она держала поднос с кусочком запеченной курицы и овощами, приготовленными на пару. Столовая же представляла собой большое квадратное помещение с деревянным полом медового цвета и маленькими столиками в деревенском стиле. У стены отливал блеском полированный черный рояль Steinway; расположенные в один ряд окна выходили на искрящийся луг. Тут и там висели тканые абстрактные картины, на окнах колыхались серые бархатные занавески. На столе в глубине зала красовались две сияющие кофе-машины, явно весьма недешевые. Дополнял обстановку длинный кулер из нержавеющей стали, со всякого рода газировкой, а еще множество блюд с выпечкой: шоколадные пирожные, лимонные меренги и шоколадно-карамельные печенья выглядели божественно. Хотя Ханна конечно же объедаться десертами не станет. Может, эта столовая и достойна кулинарного «Оскара», присуждаемого фондом знаменитого шеф-повара Джеймса Бирна, но она не намерена набирать здесь лишние фунты жира.
В принципе, первый день ее пребывания в дурдоме прошел не так уж и плохо. Правда, сначала она около часа пролежала, разглядывая завитки лепнины на потолке и сетуя на свою несчастную жизнь. Но потом пришла медсестра и дала ей таблетку, похожую на драже «Тик-так». Оказалось, что это «валиум», который здесь дозволялось принимать в любое время и в любом количестве.
Потом она встретилась с лечащим врачом, доктором Фостер. Та пообещала, что свяжется с Майком и объяснит, что Ханне разрешено пользоваться телефоном и электронной почтой только по воскресеньям во второй половине дня, – чтобы он не думал, будто Ханна его игнорирует. Доктор Фостер также сказала, что если Ханна того не желает, то она не обязана на сеансах психотерапии говорить об Эли, «Э» или Моне. И наконец, доктор Фостер повторила, причем неоднократно, что никто из девочек на этаже не знает, кто такая Ханна – многие из них находятся в лечебнице так долго, что никогда не слышали ни про «Э», ни про Эли.
– Так что тебе не о чем беспокоиться, пока ты здесь, – заключила доктор Фостер, потрепав Ханну по руке. Вся эта терапия заняла не более часа. Повезло.
Теперь же наступило время ужина. Все пациенты из женского крыла сидели за столиками по три-четыре человека. Многие явились в столовую в больничных пижамах, непричесанными, без макияжа и маникюра. Правда, за несколькими столиками сидели симпатичные девушки, загорелые, с красивыми волосами, в облегающих джинсах, длинных туниках и мягких кашемировых свитерах. Однако ни одна из них не обратила внимания на Ханну, не пригласила ее за свой столик. Они все, казалось, смотрели сквозь нее, словно она была двухмерным изображением, нарисованным на кальке.