Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы. - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Витковская cтр.№ 39

Ирка не хотела. Но и сделать ничего не могла. Любила своего алкаша-Лёньку.

Однако чтобы выполнить намеченное, надо было поторапливаться. Оставив детей, на моей кухне мы сварили с ней кофе, что, кстати, в середине восьмидесятых оказывалось не таким простым делом. Из красно-коричневой коробки с надписью «Кофе натуральный молотый с цикорием» специально сделанным в ремонтном цеху ситом нужно было отсеять цикорий и только потом – варить. А то ещё покупали зелёный в зёрнах и сами жарили – на противнях, на сковородках… Иногда получалось отвратно, а иногда вполне ничего.

За кофе мы слегка подкорректировали план приготовления завтрашнего обеда. Котлеты решили заменить макаронами по-флотски – и менее трудоёмко, и гарнира не надо, два в одном.

Правда, с фаршем было не всё так просто. Мяса в городе не водилось никогда по определению, зато кур местная птицефабрика поставляла исправно, поэтому все котлеты, пельмени, равно как и макароны по-флотски, изготавливались из курицы. В магазин за фаршем бежать было поздно, но здоровенный бройлер в моём холодильнике лежал.

Пришла Ленка. Мы ввели её в курс дела и дали задание. Она прониклась, решив ради спасения жмеревской репутации пожертвовать банкой сгущёнки и расщедрилась на торт «Муравейник». Побежала к Сарье за маком.

Мы с Иркой снова переместились в её квартиру. В комнате торчала Варька с большим пальцем во рту и во все глаза смотрела на Федорочку. Федорочка, замерев и выпрямив спину, сидела на стуле, а за её спиной сосредоточенно водила руками, делая таинственные пассы, Лидка, которой недавно из космоса сказали, что у неё есть экстрасенсорные способности… И вот теперь она практиковалась на Федорочке, бывшей очень благодатным материалом, поскольку свято верила и Кашпировскому, и Чумаку – не отрываясь, смотрела их по телевизору, заряжала воду и утверждала, что у неё рассосались келоидные рубцы, которых сроду не имела.

– Ну чего там… – слабым голосом спросила Федорочка, – чего там у меня, Лид…

– Да погоди ты… дыры у тебя энергетические… В твоей энергетической оболочке, – деловито ответила Лидка, продолжая водить руками.

– Заделай там, – умирающим голосом попросила Федорочка.

– Не беспокойся, – снова ответила Лидка.

– Лид, а ещё… – не отставала Федорочка, – ты… спроси там… Долго мне осталось, а?

– Да поживёшь ещё… – рассеянно обронила Лидка и с утроенной энергией замахала руками вдоль Федорочкиного тела.

Мы с Иркой осторожно прикрыли дверь. Сняли с огня компот, выставили кастрюлю в форточку – остудить. Напилили куриного мяса, провернули его с лучком через мясорубку, пожарили на сковороде, наварили макарон. Славная пятилитровая кастрюля макарон по-флотски отправилась на подоконник – хватит Жмеревым и на сегодня, и на завтра, родительскому комитету предъявить. А что? Вполне сытное питательное блюдо для многодетной семьи. А куриный скелет я заберу домой и сварю бульон.

Программа-минимум была выполнена. Пора отправляться домой – спать. Что-то Лёньки, кстати, долго нет. У всех вроде мужья уже дома, а мой – в командировке…

«Сингарелла, Сингарелла» – раздалось в коридоре приблизительно в одиннадцать часов, когда мы все уже лежали в постели. Лёнька явился пьяный в ураган, и в несанкционированное время – вечер понедельника, а не пятницы.

Измученная дневными событиями и вечерним ожиданием, Ирка тихо впустила его в квартиру, провела в кухню, уронила на пол и, плотно закрыв все двери, с великим наслаждением отлупила толстенным вохровским ремнём, неизвестно как и когда в квартиру попавшим.

Лёнчик был настолько пьян, что на побои почти не реагировал, только иногда удивлённо мычал.

Ирке показалось мало. Руки зудели, душа требовала возмездия.

Тогда она сорвала с вешалки любимую Лёнчикову шляпу – шикарную велюровую шляпу-борсалино благородного серого цвета и… избила шляпу. Она с наслаждением топтала её, изо всех сил шваркала об стену, мотала ею в разные стороны… Фу-у-у… Постепенно жар возмездия стих. Посчитав вендетту завершённой, Ирка бросила головной убор рядом с Лёнчиком, отправилась к детям и спокойно уснула…

Утром Лёнчик проснулся, как всегда, очень рано, но совершенно разбитым. Он с трудом встал, удивляясь, как болит всё тело, но привычно пошёл в ванную, принял душ, до блеска выскоблился бритвой и, благоухая одеколоном «Саша», явился на кухню.

– Что ж так жопа-то болит, – пожаловался он, – падал, что ль, я так вчера?

Ирка ничего не ответила и неопределённо пожала плечами. Выглядел Лёнчик чудесно. Гладко выбритый, со слегка влажной густой шевелюрой, почему-то именно с похмелья он имел такие голубые, аленделоновские глаза, что не утонуть в них было невозможно. Сейчас его ждал крепчайший чай, потом голубая рубашка, серый джемпер, и… И тут Лёнька увидел шляпу…

Любовь к крепким напиткам не мешала Лёнчику оставаться непревзойдённым щёголем. Ловко слепленный, симпатичный, галантный, с тем минимумом хороших вещей, попадавших иногда в его гардероб, он умел обращаться и носить их элегантно, красиво и, главное, очень долго.

Излишне говорить, что серая шляпа была хитом его гардероба. Купленная в те далёкие времена, когда Ирка ещё училась, а он работал сварщиком на московском заводе АЗЛК, югославская шляпа не теряла лоска уже восемь лет и надевалась осенью под чёрное пальто и кашне жемчужно-серого цвета.

И вот теперь она, поруганная, избитая, со следами побелки, лежала у Лёнчиковых ног грязновато-серой горкой. Лёнчик всё понял и поник.

– Шляпу-то за что? – горько спросил он и побрёл в комнату, забыв про чай.

А родительский комитет пришёл конечно, как было обещано. Только там были все наши – и Валька Анкудинова, и Таня Хрякова, и Галя, и Наталья Георгиевна… Все такие же, как мы, с такими же мужьями-алкашами, прекрасно знающие семью Жмеревых. Никто никаких уголков не проверял, в холодильник не лазил и с детьми не беседовал, все пили чай с «Муравейником», с упоением костерили своих алкоголиков и хохотали, хохотали, хохотали… Молодые были.

Я хотела бы поставить памятник Двору. И сопроводить его каким-нибудь необыкновенным стихотворением… Что-нибудь вроде: «Дворы – это миры…»

И дальше что-нибудь очень проникновенное… Про детство, про одновременную огромность и уютность мира, про счастливые пробуждения по утрам и упоительное руханье в вечернюю постель со стоном наслаждения: «О, моя кровать!» И сны, и необыкновенное ощущение защищённости, и осознание того, что и этот сон, и кровать, и комнату, и дом обнимает и хранит Двор – родной, уютный, незыблемый…

И ещё что-нибудь такое, какие-нибудь пронзительные строчки, каждая из которых как заноза, саднящая сердце. Чтобы стало ясно: этот мир у каждого особенный и в то же время у всех единый, и много такого в этом роде… В общем, найти бы слова, чтобы душу вынимали.