– Послушай, Птичка, может, поднимешься в мою комнату и принесешь угли и листок бумаги? Нарисуем кое-что.
– Вам и правда нужно это все? – не удержалась она от вопроса.
– Нет, – сознался я.
Я решил пойти на эту уловку, сделав ее вполне очевидной, понимая, что она догадается обо всем. Птичка – опытный и искусный лжец, а потому могла учуять подвох за милю. Но она все равно пошла наверх, потому что была любопытна и любила проникать в тайны, как никто другой.
– Ну, вот вам, пожалуйста, – прошипела миссис Боэм, как только Птичка стала подниматься по лестнице в мою комнату. В голосе ее слышалось раздражение, и я удивился, почему. – Ради бога, скажите, что случилось?
И я выложил ей всю историю, стараясь по возможности смягчить некоторые подробности.
Неплохо бы было еще понять, почему я это сделал. Сам, зная себя достаточно хорошо, я пока что не понимал. Возможно, эти события просто не вмещались в меня и все равно просочились бы через разные мелкие щелочки и отверстия, не используй я более привычное ротовое, чтобы хоть отчасти сбросить внутреннее напряжение. Возможно, миссис Боэм была из тех женщин, с которыми уже случилось самое худшее, несравнимо худшее, и я не слишком опасался причинить ей боль. Ведь она потеряла и мужа, и ребенка. Как бы там ни было, но я вкратце выложил ей все. Нет, понимаю, рассказывать ей это было безумием. Но я вдруг ощутил сильнейшую необходимость поделиться с ней.
– Короче, вот такие дела. Не знаю, чем все закончится. И черт меня дернул влезть в эту историю, – добавил я.
Хозяйка оперлась о край кухонного стола тощим бедром и смотрела на меня, слегка изогнув бровь.
– Видно, бывают на свете и худшие вещи, чем просто потерять семью, – заключила она.
Послышался топот ног. Птичка сбежала по лестнице и выложила передо мной угли и листок бумаги. И при этом окинула меня укоризненным взглядом, давая понять, что догадалась, что я отослал ее вовсе не для того, чтобы заняться художественным творчеством. Я уже был готов извиниться перед ней и сказать этим двум своим подругам, что мне нужно срочно отправиться на поиски брата. Но в этот момент кто-то загрохотал кулаком в дверь. Я инстинктивно подобрал под себя ноги и сказал миссис Боэм:
– Не открывайте.
Та шикнула на Птичку и отодвинула ее в сторону. Я же соображал, какое лучше взять оружие. Наиболее подходящим казался топор. Честно признаться, я жуть до чего испугался.
– Мистер Уайлд? Ради бога, скажите, мистер Уайлд дома?
Голос показался знакомым. Я все еще был весь натянут, как струна, удерживающая бумажного змея на ветру, но страх немного отступил. И я отворил дверь.
На пороге стоял мистер Джордж Хиггинс, член комитета бдительности, солдат, бдящий денно и нощно, и имеющий еще одну какую-то очень прибыльную и неизвестную мне пока профессию. Выглядел он ужасно. Похоже, бедняга просто пребывал в шоке, как и я. Меня охватили дурные предчувствия; я был почти уверен, что страдания наши вызваны одной и той же причиной, и лишь недоумевал, каким образом он узнал о трагедии.
– Искал вас, обегал все Гробницы, – он устало привалился плечом к дверному косяку. – Здание такое огромное, и вас нигде не было… Ну, а потом наконец раздобыл ваш адрес.
– Извини, Птичка, – сказал я встревоженной девочке; та выглядывала из-под тонкой, как веточка, руки миссис Боэм. – Тут кое-что произошло, и я должен этим заняться.
Она поджала губы. Ну, конечно, как же иначе, говорил ее взгляд, что-то случилось. Ты полный болван и тупица. С самого начала можно было догадаться, по твоему виду, развалина ты эдакая!
– О чем бы вы ни попросили, ответ будет «да», – сказал я Хиггинсу. Я знал, о чем пойдет речь. По крайней мере, думал, что знал. Наверное, Делия и Джонас сообщили ему об убийстве.
– Тогда идемте в Гробницы, сию же минуту. И без того потеряли слишком много времени. Одному Господу известно… остается лишь надеяться, что вы сможете что-то сделать. Хотя боюсь, что уже нет.
Брат арестован, подумал я, и будет гнить в тюремной камере до тех пор, пока его не вздернут на виселице. Если ему крупно повезет и шейный позвонок сломается сразу же, это избавит его от…
– Считаю, что это злодейство – дело рук Варкера и Коулза, – рявкнул Хиггинс.
– Варкера? – переспросил я, уже вдевая руки в рукава пальто.
– Его схватил Варкер. Наверное, теперь уже слишком поздно.
– Вы о Джонасе Адамсе?
– Что? Нет, – раздраженно бросил Хиггинс. – Речь идет о Джулиусе Карпентере.
Глава 9
Есть на свете люди, которым настолько чужды понятия о простой человечности, которые настолько по природе своей лишены всякого сострадания, что помогают работорговцам в их кровавой работе. Мы сталкиваемся здесь с самыми страшными проявлениями человеческой порочности. Недавние случаи покрыли несмываемым позором наш город, и сколь ни прискорбно, офицеры полиции и судьи тоже участвовали в этих деяниях, при одном упоминании о которых просто кровь стынет в жилах.
Первый ежегодный доклад нью-йоркского Комитета бдительности за 1837 год, с приложением важных фактов и материалов по делу
Мой маршрут по огромному зданию Гробниц, напоминающему египетскую пирамиду, был проложен давно и хорошо известен. Моя каморка, если угодно, кабинет, находится в самом конце узкого коридора. В центре этого гигантского улья располагается открытый четырехугольный двор, где небо кажется страшно далеким от земли и где в день казни устанавливают виселицы. Казнь через повешение – весьма популярное развлечение не только у наших наиболее жестоких сограждан, но и просто у любопытных личностей, а также у молодых людей философского склада ума, которые вообразили, что если увидят казнь, это поможет им лучше понять устройство мира. Сам я по возможности избегаю любоваться тем, как выдавливают жизнь из разных злодеев. Но самый короткий путь к тюрьме пролегает именно через этот двор, и – поскольку за полгода работы довелось произвести немало арестов – мне приходилось часто пользоваться им. В конце двора располагаются тюремные камеры, где я похоронил многих людей заживо.
Что же касается залов судебных заседаний, я захожу туда крайне редко. Один раз в зале заседаний к нам обратился Мэтселл, но если не считать этого, я заходил туда лишь дважды, дать свидетельские показания по делу. При мысли, что я вторгаюсь на не знакомую мне территорию, сердце болезненно сжималось и разжималось, подобно поршню, приводящему в движение паровую машину.
Я живу в пяти минутах быстрой ходьбы от Гробниц, и мы с Хиггинсом преодолели это расстояние с фантастической скоростью. Правда, при этом не удалось толком поговорить. Хотя и сказать-то было особенно нечего.
– Вчера вечером у нас было собрание, обсуждали разные вопросы, – запыхавшись, выдавил Хиггинс. – Спасение, комитет, ну и еще…
– Меня и других полицейских. И что?